Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Пришли к повозкам и Ошаб с Герел.

— Да вот же он! — упрекнула Герел мужа. — Видишь, вон там! Боже, какой у него вид!

— Тс–с–с! — шикнул на нее Ошаб.

— Что — «тс–с–с»? Улыбаться мне, что ли?

— Закрой рот, слышишь?

— Закрыла, — откликнулась она.

— Разве у других вид лучше?

— Да нет! Но ты на его глаза посмотри: какая в них тоска!

— Замолчишь ты когда–нибудь?

— Дал бы ты ей по губам, брат! — посоветовал Ошабу стражник, сопровождавший колонну. — Вот, возьми мою плетку и всыпь ей как следует!

— Кому это всыпать? Уж не мне ли? — так и взвилась Герел. — Ах ты, сын ядовитой змеи! Хочешь, чтобы он ударил меня при людях? — Еще немного, и она бросилась бы на него.

Стражник расхохотался.

— Правда, уймись, — повторил свою просьбу Ошаб.

— Да–да, уймись, — поддержал его Тенгери. — Я рад, что вы ждали меня и что вы пришли. Я, как видите, вернулся, так что тащите меня в свою юрту!

Герел и Ошаб наклонились, чтобы поднять носилки с Тенгери, но женщина не удержалась и зашипела на стражника:

— Всыпь ей! Я бы так расцарапала твое мерзкое лицо, что тебя никто не узнал бы! Никто, понял?

— Вот ты какая! — рассмеялся стражник, но уже не так вызывающе. А потом заторопился вдруг в голову колонны.

— Ну и похудел же он! — сказала Герел Ошабу. — Слышишь, Тенгери, ты худой, как овца зимой. На эти носилки можно положить троих таких, как ты, и мы с Ошабом понесли бы их до самой юрты и ничуть не устали!

— А около Йенпина, — отозвался Тенгери, словно не расслышал ее слов, — около Йенпина небо такое же синее и красивое, как у нас над Керуленом.

— Вот как! — всплеснула руками женщина, — Я ему о его худобе, а он мне о синем небе!

— О моей худобе? Я потерял много крови, Герел. Я лежал на спине, уставившись в небо, и думал, что все обо мне забыли и что я умру, умру совсем один, у чужой реки и чужого города.

— И что? — спросил Ошаб.

— Да, все так и было, как я говорю, а потом меня все–таки нашли!

— Ты вспоминал о нас, Тенгери? — с робостью в голосе проговорила Герел.

— Когда я смотрел на небо, я только о вас и думал, Герел!

— Скажи, правда, наше небо над Керуленом красивее того, что над Йенпином? — тихо спросила Герел.

— Ну да. Конечно, оно намного красивее тут, у нас.

Подойдя к своей юрте, они осторожно внесли его внутрь.

Здесь пахло свежим чаем и сушеным мясом. Тенгери прошептал:

— Как хорошо, что я опять у вас!

— Ошаб, принеси масло, — сказала Герел.

И когда тот вышел, она достала из сундука кусок белой льняной ткани и положила рядом с Тенгери. Потом налила полную миску горячего бараньего навара и протянула раненому:

— Пей, пей много. Я хочу посмотреть на твои раны — может быть, тебе будет больно! Когда придет боль, пей опять или кричи, если тебе от этого станет легче!

— Не закричу, не бойся!

Вернулся Ошаб и принес в полом роге яка жидкое масло. Они раздели его и, опустившись на колени, стали рассматривать ноги Тенгери.

— Ну и отделали они тебя! — Герел вздохнула и покачала головой.

— Нечего причитать! Скоро он у нас забегает, как жеребчик!

— Конечно, забегает. А все–таки жалко его…

— Что ты понимаешь в войнах, женщина! — пробурчал Ошаб. — Когда я сам был молодым, Герел, для нас военные походы были чем–то вроде охоты на дикого зверя: тебя только тогда признавали настоящим мужчиной, если ты был смелым и храбрым и ни врага не боялся, ни смерти.

— Что ты болтаешь! У тебя самого–то ни одной раны и ни одного шрама нет! Подержи–ка лучше! — Она протянула ему белую тряпицу, полила ее маслом из рога, а потом, покачав головой, еще и окунула ее в рог. Приложила жирную тряпицу к одной из ран. — Кинжалом ударили! — сказала она. — Ты хоть помнишь, как все это было?

— Точно не помню. Было это у реки, недалеко от Йенпина. Мы как раз вогнали клин в ряды китайцев, и тут меня чем–то огрели по затылку и что–то воткнули в спину. Когда я очнулся, я лежал у реки и от боли был готов зареветь как бык. А на ноги мне будто тяжелый камень взвалили!

— Понятно, — зевнула Герел. — И рядом с тобой никого не было?

— Никого, — солгал он и даже удивился, до чего легко далась ему эта ложь.

— Совсем плохо, когда ты беспомощен и совсем один, — сказала она.

Он лишь кивнул в знак согласия.

— Ты, значит, лежал там один, смотрел в небо и вспоминал нас, — подытожил Ошаб.

«Расскажи я ей об этой китаянке, она бы мне не поверила. Но она не поверила бы, что я был заодно с теми, кто гнал перед своими лошадьми на верную смерть женщин, детей и стариков, — в это она тоже не поверила бы. И не простила бы меня».

Герел продолжала смазывать его раны влажной тряпицей.

— Это не только следы от кинжала и меча. Такие раны заживают скорее, Тенгери. Вот эта рана — от лошадиного копыта. И вот эта тоже, что на бедре.

— Проехались, значит, по мне, — силился улыбнуться Тенгери. Он отпил еще горячего бараньего навара.

— А на спине? — Герел перевернула его на живот.

— Зажили твои раны! Рубцы красные, — немного повеселела она.

— А ведь это раны от копья! — проговорил Ошаб, проведя по красному рубцу пальцами. — Не от кинжала, не от копыт, а от копья!