Черный замок Ольшанский

– Нет, – сказал я безжизненно. – Никого здесь не было. Сиди тихо. Вздремни еще. Сыростью тянет от камней… Нет, я не ожидал такого. Мой калейдоскоп рассыпался. В него попало лишнее стеклышко… Не мешало бы поинтересоваться, откуда оно появилось и каким образом испортило рисунок?

– Ты что? Заговариваешься? Темное, непонятное говоришь. – В ее голосе теперь слышалось нервное возбуждение и напряженность.

– Тихо. Тихо ты.

И тут я услышал вначале легкое царапанье, как будто мыши где-то скреблись, затем скрежет. Потом этот скрежет усилился, переходя в пронзительный визг.

В неописуемом удивлении – потому что до сего времени я слышал о подобном только в сказках, а видел лишь в кино – я не спускал глаз с вертикальной линии в стене. Она становилась все шире под этот визг, и я таращил глаза на то, как эта линия стала щелью, которая ширилась и ширилась, а затем превратилась в темную, широкую расщелину, в которую мог пройти человек.

Отъезжал узкий прямоугольный кусок стены. Глазам открывались полукруглые желоба. Видимо, такой желоб был и в стене, и она отходила, откатывалась на каменных шарах (похожий механизм я видел когда-то в тайном ходе одного из старинных замков крестоносцев. Как любят теперь говорить, – взаимообогащение. Не по этому ли принципу действуют наши подшипники).

А вообще, не горожу ли я вздор? Так все путается в голове после этих нескольких часов в подземелье.

Я осторожно взял Стасю под мышки и поднялся.

К нашим ногам уже катились из темноты щели две маленькие фигурки, Стасика Мультана и Василько Шубайло.

– Дядя Антось! Вы тут?! Тетя Стася! И вы?

У меня сжало горло, в нем стоял твердый ком. Возможно, я закричал бы. Но сдержался.

Потому что за мальчишками из мрака выступала фигура ксендза. Черная тень и два пергаментных пятна: рука со свечой, вся облепленная маленькими сталактитами воска, и лицо, на котором застыла все та же вопросительно-безразличная усмешка, которая словно издевалась и испытывала.

– Вы живы? – шевельнулись губы.

Во мне как бы еще сильнее укрепилось подозрение.

– Благодарение пану богу, – сказал он. – Идемте.

…Мы вышли «коридором» в небольшую камеру. Ксендз толкнул стену, и она с прежним рокотом и визгом покатилась на свое место.

Мы повернули за угол и очутились в длинном и низком коридоре-катакомбе.

– Здесь недалеко, – сказал Жихович, – и слава богу, что здесь есть ход.

– Слава богу, что они не знали о нем и о втором подземелье.

– О том, в котором вы были? О нем не знал и я, – сказал ксендз. И добавил, помолчав: – Спасибо вот им. Они столько кричали о подземельях, когда вы исчезли, что я пошел с ними, лишь бы отвязаться. Остальные ушли на поиски какого-то неизвестного «городища» и «курганного могильника» с час назад… Нехорошо, идя на встречу с возможной опасностью, направлять людей на ложный след. Из небольшой лжи иногда рождается непоправимое. Как из лжеучения – смерть духа, а из нарочитой фальши – смерть.

Он мог бы и сам являть пример воплощения фальши, если бы не горький сарказм в тоне его слов.

– Достаточно уже смертей на этом несчастном уголке земли. Просто какой-то Бермудский треугольник: Кладно – Ольшаны – Темный Бор. Гибнут надежды, без следа исчезают люди, их мечты и надежды.

– А кто в этом виновен? – Я все еще не мог избавиться от подозрительности.

– Не знаю. Наверное, предки и потомки, недавние и сегодняшние. И я виновен. В том, что живу, когда все друзья… и подруги давно погибли.

Он шел по коридору, как живое привидение. Воистину так.

– Было бы ужасно, если бы погибли еще и вы. На пороге какого-то открытия, – он многозначительно покосился на меня, – или на пороге поражения, которое только и определяет, мужественный человек или нет.

Мне стало немного стыдно. Ведь если принимать во внимание его прошлое, то он был выше подозрений.

– Послушайте, – сказал я, возможно слишком резко, не в силах забыть ту усмешку в отверстии, – возможен ли стопроцентный христианин первых лет христианства? В наши дни, с нашим прошлым? Не лги даже в мелочах, не прелюбодействуй даже оком? Нет, вы, кажется, такой или хотите быть таким. Объясните мне, как это?

– Да ну вас.

– А я не верю. Не верю, потому что у большинства людей двойное дно.

– Не слушайте его, – тихо промолвила Сташка, – просто у него был стресс, и он никак не может очухаться.

– Двойное дно. Возможно, и тех замуровали, как в моем сне. Моему калейдоскопу недостает лишь одного стеклышка.

– Какого?

– Что означали те слова из кошмара: «два стража неотпетые и один некрещеный»? Кто они были, эти трое?

– Послушайте, – сказал ксендз, – у вас в самом деле нервная неуравновешенность.

Мы вышли на свет. Зеленела трава. Низкое уже солнце бросало апельсиновые отсветы на листву. Из-за ворот, с пыльной деревенской улицы, долетал спокойный и мирный хорал вечернего стада: мычание коров, жалостно-гнусоватое блеяние овец.

Я взял Сташку за руку, и тут меня затрясло. Так, что я боялся произнести даже слово, чтобы оно не прорвалось рыданиями облегчения. Не за себя, можете мне поверить.

– Ты не сожалеешь о сегодняшнем дне? – шепотом спросила она.