Черный замок Ольшанский

И тут Сташка вдруг размахнулась, и какой-то темный предмет пролетел в воздухе и трахнул того, второго, в затылок.

Человек с ножом от неожиданности повернулся в сторону Сташки, и тогда я одним прыжком преодолел расстояние между нами и со всей силы ударил его в переносицу, послав одновременно правый кулак прямо ему под ложечку.

Я перепрыгнул через него – почудилось мне или нет, что кепка у него была надета козырьком назад, – схватил девчину за руку и выдал такой класс бега, что олимпийский чемпион, посмотревши на это, запил бы, по меньшей мере, на месяц от огорчения.

Только тут она закричала неожиданно сильным, отчаянным голосом. Да и я, слыша за собой шаги четвертого, вдруг заорал во все горло. И на поляне кто-то закричал истошно, диким матом, исступленно и остервенело.

И неожиданно с той стороны, куда мы бежали, нашим крикам ответил многоголосый крик и топот ног. В следующую минуту мы уже мчались обратно в окружении самое меньшее десяти человек.

Свист долетел с поляны, и когда мы вырвались на нее, то услышали, уже где-то далеко, только треск плетей ежевики и валежника под ногами убегавших.

Гнаться за ними было глупо. Они, видимо, знали какие-то проходимые стежки в этом болоте.

Тех двоих, выведенных мной из строя, они, очевидно, с грехом пополам все же уволокли с собой. И это было понятно: узнав одного, можно было узнать всю шайку.

– Кто такие? – спросил Шаблыка. – Кого-нибудь узнал?

– Нет. – Я почему-то не сказал про лопотухинскую манеру носить кепку. Мало ли кто мог употреблять ее. Зачем из-за одного только подозрения бросать тень на человека. – Не узнал.

И вдруг я взорвался:

– С ножом! Хотел жизнь мою взять, сволочь? А ты ее мне дал?.. Чем ты его стукнула по затылку, Сташка?

– Туф… туфлей… Ни-ничего больше не было…

Тишина внезапно взорвалась таким хохотом, что я даже слегка испугался. А она вдруг заплакала, да так, что у меня словно оборвалось что-то внутри. И… уронила голову мне на грудь. И это – я понял – было что-то большее, чем просто слезы облегчения.

– Как же… Как же они могли?

Что мне оставалось делать? Я просто гладил ее по голове и говорил что-то бессвязное, от чего она всхлипывала еще горестнее.

– Ну, бедняга… Ну, бездольная, хорошая моя… Ну, перестань, перестань.

– Ту-флей, – захлебывался от смеха Змогитель. – Ну, сволочи, – перестав смеяться, произнес он сурово. – Доберемся мы до вас, зальем вам горячего сала с дерьмом за шкуру.

– Змогитель-урвитель, – пробубнил Шаблыка. – Хорошо, что все хорошо кончилось.

Прибежал сильно запыхавшийся Гончаренок, и девчата с Белой Горы аж с визгом и без всякого ладу начали рассказывать о случившемся и ему.

– Что? Удрали? – бессвязно спрашивал он. – С ножами? Вот быдло. Не может быть! Ах, сквер-рнавцы.

– Во всяком случае, хотя и не знаю… – мычал невразумительно Ольшанский. – Во всяком случае, разберемся…

– И это у нас, – ахал Гончаренок.

Генка Седун пригладил свои темные волнистые волосы и неожиданно резко сказал:

– У вас, у вас. Как мог бы сказать один мой знакомый актер (вечно он леших играет, ведьм, словом, зовут его «заслуженная баба-яга республики»), так он, услыхав про здешние события, сказал бы: «А что касается морали, то на нее в лесу начхали…»

Я подумал о всех этих чудовищных тайнах, о разных странностях, которых здесь многовато, о бумагах, переворошенных на моем столе, и ничего ему не сказал.

Глава IV Загадки и отгадки. Полковник, лейб-медикус и прокуратор [137]

Словом, все пошло вверх ногами в этом лучшем из миров. Да и был ли он вообще лучшим? За последнее время я начал сильно сомневаться в этом. Чертовы тайны, чертовы катакомбы, дьявольские ночные кошмары, пропади они пропадом!

Уже вечерело, когда я подходил к своей пятиэтажной хате. Старый друг Герард Пахольчик доброжелательно заулыбался мне из табачного киоска.

– Давненько не бывали! – Его наивные глаза рассматривали меня. – А вы все еще в поездке? Все еще для новой книги материалы собираете? И как?

– Все они, все их. А насчет того, как, то постепенно продвигаемся вперед, человече.

– И дались вам эти средние века! Зачем?

– Я отвечу вам чужими словами: «Кто не помнит прошлого, кто забывает прошлое – осужден снова пережить его. Множество раз».

– И самое страшное?

– И его.

– Бр-р.

– Дайте мне два блока «БТ». Э-э, да у вас, наверное, нет, на витрине что-то не вижу.

– А вы их часто у меня на витрине видите? – Он достал из-под прилавка два блока, которые я и положил в свой портфель. – На витрине нет, – для вас всегда найдется.

– За какие это заслуги мне такое исключение?

– Оптовый покупатель… И свой.

– А вот взгреют тебя, Герард, – неожиданно прозвучал за спиной мягкий голос. – Взгреют и за «своих», и за подприлавочную торговлю.

За мной, скрытый витриной с сигаретами от продавца, стоял Витовт-Инезилья-Хосе-Мария Лыгановский и копался в своем бумажнике.

Пахольчик на миг вроде бы смутился. Что-то промелькнуло в его глазках. Но он махнул рукой. Прищурился:

– Вот вам, Антон, еще одну «бэтэшку». Завалялась. На сегодня последнюю.

И подал мне пачку.

– А мне не найдется? – спросил психиатр.