Черный замок Ольшанский

– Тогда хоть отдохните. («Боже, на кого же из кондотьеров он похож?») Месяца два на море. Вода, солнце, воздух. И никаких мыслей. Вы просто переутомились с этими вашими историческими поисками. И вот что скажу я вам: вы, конечно, думаете, что это чепуха…

Взгляд у него был пронзительный:

– Предупреждаю, это очень страшно. И, чтобы вы знали это и не манкировали своим здоровьем, чтобы лечились, – поедемте завтра со мной. Посмотрите, что это такое. Ну и обследования некоторые проведем. Это слишком важная штука, здоровье, а разум – единственно стоящая вещь. Однако мы этого не ценим.

– Хорошо, – скорее чтобы отделаться, сказал я.

Немного отдохнув, я решил зайти к Хилинскому и почти не удивился, что эти два взрослых человека (он и Щука) сидят в полутьме и рассматривают с помощью эпидиаскопа слайды.

– Садись, сейчас кончим, – сказал Адам.

Слайды были из «моих» мест. Кладно. Дорога на Ольшаны. Замок. Костел.

– Где это вы их настрогали? – спросил я, когда зажгли свет.

– Да уже года два, как снял, – сказал Хилинский, и я не поверил ему, потому что на слайде у ворот замка не было охранной доски.

«Ой, крутишь ты что-то, Адам Петрович», – только и подумал я.

Когда на столе появился кофе и то, что к кофе, часом питательное, а часом и не очень, и мы употребили и тэго и другего (или овэго?), как говорят братья-поляки, Щука попросил рассказать новости.

Я рассказал. На этот раз ничего не скрывая: и о моих ночных кошмарах, и о разговоре возле дома лесника, и о вчерашнем нападении на болотине. Видимо, раздражение прорывалось в моем голосе, потому что Щука вдруг сказал:

– Ты что, считаешь, что мы тут «Гав, гав!» ловим? Ладно, ладно, не сердись… Та-ак, начинает припекать. А единой концепции пока нет. Уехал бы ты оттуда, парень.

– Еще чего?! – возмутился я. – Кто-то виноват, а уезжать должен я. У вас нет концепции, а я отвечай.

– Концепции нет. Зато, как я понимаю, подозрительных много.

– Вот и попытались бы наиболее подозрительных ограничить в действии. А то дойдет до этих ваших, как их – пистолетов, револьверов, тогда поздно будет.

– Бывает, доходит и до пистолетов.

Щука раздражал меня. Раздражало и это двойное его хобби: читать детективы и издеваться над ними, и еще знать назубок все, какое есть и было на земле, огнестрельное личное оружие. Аж до шестиствольного (вертелись дула, а не барабан) револьвера бельгийской системы «Мариетт» производства 1837 г. И потому я был несправедлив:

– Револьверы… А вы умеете с ними обращаться?

Он покосился на меня:

– Не сомневайтесь.

– Тогда ничего, а то, бывает, пальнет, сам не думая.

– Зато вы много думаете. И плачете: «Ох, курицу убили», – неожиданно сухо процедил Хилинский. – А я не плачу. Но зато я знаю другое. Курице, может, пока и нужно быть зажаренной, а вот относительно твоего «ограничения в действиях», так я знаю и скажу, что ограничивать не нужно, что человеку ни в коем случае не нужно сидеть в тюрьме, пускай себе даже несколько дней.

– И таким?

– А если уж сел – это несчастье. И наш общий позор.

– Ну ладно, хватит вам, – сказал Щука. – Я, собственно, ожидал тебя вот зачем.

Он вырвал из блокнота небольшой листок бумаги:

– Это тебе адрес и телефон Ярослава Мирошевского. Бывший прокуратор в Кладно. Но я не помню уже, то ли он, окружной прокуратор, занимал в 1939 году, на процессе Крыштофа Высоцкого, кресло обвинителя, то ли уступил это место своему вице-прокуратору… Так что он и без архива все равно должен кое-что помнить.

– Хорошо.

– Когда поедешь?

– Н-ну-у… завтра у меня еще тут кое-какие… дела… – Я вспомнил о предложении Лыгановского и, совершенно для себя неожиданно, решил, что поеду с ним. – Послезавтра – наверняка.

– Ну и прекрасно: послезавтра и мы собираемся в те края. Подкинем тебя до Кладно, а если долго не задержишься и очень попросишь, то подбросим и до Ольшан. Почти до Ольшан: перед самым местечком у нас поворот.

– Я, Клепча, – видимо, он заметил гримасу на моем лице и потому добавил: – Ну, и Адам вот собирался, кажется, к тебе рыбу ловить.

– Рыбы много.

– Ну вот, – сказал Адам, – подкинете меня до Кладно, оставите Антона, а я на следующий день приеду. Так будет лучше. Что-то и меня, старого коня на покое с двойной мерою овса, эти ножички да дамы с монахами заинтересовали. Может, свежим глазом что-то и угляжу.

– А может, так действительно лучше, – согласился Щука. – Ты ведь не при деле. Просто можешь побеседовать вечерком, с удочкой посидеть. Чтобы лишних разговоров не было!

Мы сварили свежего кофе, но решили, что если к «этому» не добавить немножко коньяку, то бессонница нам обеспечена. И мы сидели вокруг низенького столика, как три пенсионера, которые достойной работой заслужили себе достойную пенсию и теперь кейфуют, но все никак не могут забыть «дела давно минувших дней» и «битвы, где вместе рубились они», хотя никто уже на новые битвы их не зовет.

– Да, – сказал Хилинский, – чего только не было. Вспоминается мне случай с немецким летчиком, которого мы однажды умыкнули как «языка» и на радостях, что дал исчерпывающие показания, влили в него полтора стакана ошмянского самогона.

– Ну и что он? – спросил Щука.