Черный

После ухода отца мать со всем пылом отдалась религии и часто водила меня в воскресную школу, где я встретил представителя бога в лице высокого проповедника-негра. Однажды в воскресенье мать поджарила курицу и пригласила проповедника к обеду. Я был счастлив — не потому, что придет проповедник, а потому, что мы будем есть курицу. Пригласила мать также кого-то из соседей. Не успел проповедник прийти, как я его возненавидел, потому что сразу понял — он в точности как мой отец, ему тоже на всех наплевать. Сели за стол, взрослые смеялись, болтали, я ютился на уголке. Посередине стола стояло блюдо с сочной румяной курицей.

Я поглядел на тарелку супа, которую поставили передо мной, поглядел на курицу с хрустящей корочкой и выбрал курицу. Все принялись за суп, я же к своему и не притронулся.

— Ешь суп, — сказала мать.

— Я не хочу супа, — сказал я.

— Не съешь суп, ничего больше не получишь, — сказала она.

Проповедник доел суп и попросил передать ему блюдо. Я разозлился. Он с улыбкой разглядывал курицу, выбирая кусочек полакомее. Я отправил в рот полную ложку супа, стараясь догнать проповедника. Нет, поздно, не догоню! На его тарелке уже лежали обглоданные косточки, и он тянулся за следующим куском. Я спешил изо всех сил, но что толку! Другие гости тоже принялись за курицу, и блюдо опустело уже больше чем наполовину. В отчаянии я перестал есть и смотрел на исчезающую курицу.

— Ешь суп, а то ничего больше не получишь, — снова предупредила меня мать.

Я посмотрел на нее с мольбой и ничего не ответил. Кусок за куском исчезали, а я не мог проглотить ни ложки. Меня охватила ярость. Проповедник смеялся, отпускал шутки, а взрослые ему почтительно внимали. Я уже так ненавидел проповедника, что забыл и о боге, и о религии, и вообще обо всем на свете. Я знал, что так нельзя, но не мог сдержать себя, я выскочил из-за стола, закричал: "Проповедник съест всю курицу!" — и, ничего не видя, бросился из комнаты.

Проповедник откинул назад голову и захохотал, но мать рассердилась и сказала, что, раз я не умею вести себя за столом, я останусь без обеда.

Однажды утром мать сказала, что мы пойдем к судье и он, может быть, заставит отца содержать нас с братом. Через час мы трое сидели в большой набитой людьми комнате. Я был подавлен: вокруг было столько людей, все что-то громко говорили, но я ничего не понимал. Высоко надо мной было лицо какого-то белого, мать сказала, что это судья. В другом конце громадной комнаты сидел мой отец и глядел на нас с наглой улыбкой. Мать предупредила меня, чтобы я не верил ласковому обращению отца, и сказала, что, если судья будет задавать мне вопросы, я должен отвечать правду. Я обещал, хоть и надеялся, что судья ни о чем меня не спросит.

Я почему-то все время думал, что зря мы сюда пришли, ведь если бы отец хотел меня кормить, он не стал бы дожидаться, пока судья заставит его делать это. Сам я не хотел, чтобы отец меня кормил; я всегда хотел есть, но мысли о еде больше не связывались с ним. Мне и сейчас ужасно хотелось есть, я без конца ерзал на стуле… Мать дала мне бутерброд, и я стал жевать его, тупо глядя в одну точку и мечтая поскорее уйти домой. Наконец кто-то назвал имя матери, она встала и заплакала навзрыд, так что даже говорить не могла; наконец кое-как справилась с собой и сказала, что муж бросил ее с двумя детьми, дети голодают, сидят голодные целый день, а она работает и воспитывает их одна. Вызвали отца; он развязно вышел вперед, улыбаясь, хотел поцеловать мать, но она отстранилась. Из всего, что он говорил, я слышал только одну фразу:

— Я сделаю все, что могу, ваша честь!

Мне было больно смотреть, как мать плачет, а отец смеется, и я был рад, когда мы наконец вышли на солнечную улицу. Дома мать снова плакала, жаловалась на судью, который поверил отцу, — где же справедливость? После сцены в суде я старался забыть отца; я не ненавидел его, я просто не хотел о нем думать. Часто, когда у нас было нечего есть, мать просила меня пойти к отцу на работу и попросить у него хоть доллар, хоть несколько центов… Но я ни разу не ходил к нему. Я не хотел его видеть.

Мать заболела, и с едой стало совсем худо. Теперь мы голодали по-настоящему. Иной раз соседи делились с нами своими крохами, присылала доллар-полтора бабушка. Была зима, я каждое утро покупал на десять центов угля на складе и нес его домой в бумажном пакете. Я не ходил в школу и ухаживал за матерью, но потом приехала бабушка, и я снова стал учиться.