Чернышевский

«Дело идет к решительной развязке, результаты которой не подлежали бы сомнению. Но мы не отваживаемся надеяться, чтобы кризис дошел до нее… Линкольн уже объявил, что находит обязанностью союзной власти употребить военную силу… Чтобы исполнилось это, надобно желать только одного, чтобы сецессиоиисты (сторонники рабовладельчества) продолжали еще два месяца действовать с прежней отчаянностью. Но мы не отваживаемся иметь эту надежду на их безрассудство… Они уже смущаются… Очень может быть, что сецессиояисты смирятся — это было бы хуже всего (курсив здесь и ниже мой. — Л. К.). Но мы не смеем надеяться, что этого не случится… Тогда севером (сторонниками освобождения) снова овладеет мирное расположение, и дело будет окончено каким-нибудь компромиссом, то есть взаимными уступками, ничего не решающими, со взаимными обещаниями отложить вопрос о невольничестве, чего ни та, ни другая партия не может исполнить. Компромисс был бы не сравнено хуже всего — хуже междоусобной войны… еще гораздо хуже мирного расторжения союза. Эти обе развязки повели бы к восстановлению союза с уничтожением невольничества… А компромисс опять оттягивал бы дело. Впрочем, это хорошо говорить нам — посторонним. Нам нечего жалеть людей вроде Буханана и других (защитников рабства. — Л. К.), они не родня нам. Но северным свободным людям они братья по происхождению, до прежнему дружному и славному прошедшему. Север слишком, слишком готов щадить их»^{112}.

Дело ясно. Чернышевский явно указывал, что для освобождения от рабства междоусобная — по-нашему, по-нынешнему, гражданская — война выгоднее всякого другого решения, и он не смел надеяться на этот исход. Он опасался компромисса, «который хуже всего», потому что сторонники освобождения — «родня» сторонникам рабства.

Это писалось в 1861 году, в самый момент крестьянской реформы, и обозначало, что компромисс либералов и крепостников в России заключен, потому что либералы и крепостники — классовые родичи, заключившие компромисс за счет классово чуждого и враждебного им крестьянства. Да, Чернышевский и подцензурными статьями умел воспитывать подлинных революционеров.

Не менее значительно звучали и следующие слова Чернышевского:

«Человек, который принимает участие в политическом перевороте, воображая, что не будет при нем много раз нарушаться юридический принцип спокойных времен, должен быть назван идеалистом… Мы не хотим решать, хорошая ли вещь военные победы; но решайтесь, прежде чем начнете войну, не жалеть людей, а если хотите жалеть их, то не следует вам и (начинать войну. Что о войне, то же самое надобно сказать и о всех исторических делах: если вы боитесь и отвращаетесь тех мер, которых потребует дело, то не принимайтесь за него и не берите на себя ответственности руководить им, потому что вы только испортите дело»^{113}.

Нет сомнений, Чернышевский был сторонником методов гражданской войны в решении основных вопросов, касающихся положения масс. Он «не боялся» и «не отвращался» тех мер, которых потребует это дело.

Это знаем не только мы. Это знали и враги Чернышевского. Вот почему для изучения и оценки действительной роли Чернышевского громадное значение имеет изучение таких, например, документов, как анонимные письма, адресованные ему и правительству его противниками.

Это — документы поразительной силы и цельности, свидетельствующие об очень высоком уровне классовой сознательности врагов Чернышевского. Они показывают одновременно, до какого высокого напряжения дошла классовая борьба в эпоху Чернышевского и как хорошо сознавали и крепостники, и либералы-«освободители», c чем они имеют дело в проповеди Чернышевского.