Чернышевский

История революционной мысли в России знает много моментов, когда ожесточение «культурных людей» против народной революции доходило до высшего предела кипения. Мы помним — и запомним надолго, навсегда! — те лохани подлинно животной ненависти и злобы, которые обрушило «культурное» общество на Ленина и возглавленную им революцию масс. Но может быть эти лохани клеветы и гнусных выдумок не были бы так неожиданны, если бы мы внимательнее изучали и присматривались к отношению лучших представителей «культурного общества» к Чернышевскому, который ведь не успел в своей революционной деятельности сделать ничего, кроме опубликования ряда подцензурных статей (прокламация «К барским крестьянам», принадлежность которой Чернышевскому установлена только недавно, в данном случае не имеет значения).

Самым «просвещенным» либералам и радикалам из дворянской интеллигенции, даже тем из них, которые были в известной мере пропитаны «народническими» стремлениями, даже тем из них, которые считали себя. «неисправимыми социалистами» (Герцен), позиция Чернышевского и его деятельность должны были казаться полным «нигилизмом», святотатственным покушением на основные ценности культуры, отрицанием всех завоеваний человеческого духа, наконец — политическою бестактностью, способной лишь помочь политической и идеологической реакции. За всем этим, казалось им, может стоять только личная злобность, зависть и ни на чем не основанная самонадеянность. В Чернышевском они чувствовали надвигающуюся грозу, но не умели ее даже осмыслить. Литературная деятельность Чернышевского, отношение к нему его литературных противников, его судьба — одни из самых наглядных и один из самых драматических эпизодов классовой борьбы в литературе. Этот эпизод приобрел такую классически законченную, такую наглядную и такую драматическую форму потому, что он был прямым, непосредственным отражением напряженнейшего момента классовой борьбы в стране. В сфере литературных отношений это нашло свое выражение, между прочим, и в том, что у целого ряда современных Чернышевскому литературных деятелей — не только у таких людей, как Кавелин, Дружинин, Боткин, но и у таких, как (Тургенев, Толстой, Герцен, — мы находим ряд признаний, свидетельствующих о том, что Чернышевский, его образ, его стиль были для них прямо-таки физиологически невыносимы и неприемлемы. Здесь напряженность классовой борьбы буквально переросла в физическое отталкивание.

Граф Л. Н. Толстой писал:

«Новое направление в литературе сделало то, что все наши старые знакомые и ваш покорный слуга сами не знают, что они такое, и имеют вид оплеванных».

Он же писал Некрасову:

«Нет, вы сделали великую ошибку, что упустили Дружинина (литературного и политического реакционера. — Л. К.) из нашего союза. Тогда возможно было надеяться на критику в «Современнике», а теперь — срам с таким клоповоняющим господином».

Речь идет о Чернышевском. Вот она, графская, дворянская культура!

В этом же стиле, с той же физиологической ненавистью к революционеру Чернышевскому писал тонкий эстет и культурный европеец Тургенев:

«Современник» плох. Не то выдохся, не то воняет».

Эта физиологическая ненависть людей барской культуры к появившемуся на исторической арене представителю мужицкого демократизма, однако, пыталась найти себе теоретическое оправдание и прикрытие своего неказистого содержания высокими идеалами любви, красоты и искусства.

«В тихое интимное созерцание немногих людей истинного искусства, — отвечал Толстому его адресат Боткин, — ворвалась наша грубая, гадкая практическая жизнь».

А Толстой продолжал, имея в виду кружок Чернышевского:

«У нас не только в критике, но и в литературе, даже просто в обществе, утвердилось мнение что быть возмущенным, желчным, злым — очень мило. А я нахожу, что очень скверно».

Друзья Чернышевского очень хорошо понимали, о чем в данном случае идет речь у Толстого и что именно не нравится графу в облике Чернышевского и его соратников.

Некрасов, находившийся под прямым влиянием Чернышевского и Добролюбова, отвечал Толстому:

«Я стал бы на колени перед человеком, который бы лопнул от искренней злости, — у нас мало ли к ней повода! Когда мы начнем больше злиться, тогда будем лучше, то есть больше будем любить — любить не себя, а свою родину».

Тургенев, который больше Толстого разбирался в то время в политических вопросах, в своей оценке Чернышевского уже ближе подходит к действительному ядру столкновения. Мы уж приводили его слова:

«Книгу Чернышевского, — речь идет о диссертации Чернышевского, — эту гнусную мертвечину, порождение злобной тупости и слепоты, — не так бы следовало разобрать… Подобное направление гибельно… Это хуже, чем дурная книга, — это дурной поступок».

Немного позже Тургенев говорил о Чернышевском и Добролюбове:

«Эти господа — литературные Робеспьеры. Тот тоже не задумался ни минуты отрубить голову поэту Шенье»^{117}.