Чернышевский

Стоит развернуть указанное Чернышевским предисловие Фейербаха, чтобы уразуметь, о чем идет здесь речь у Чернышевского. В указанном месте — правда, в терминах философских, а не общественно-политических— Фейербах критикует половинчатость мартовской (1848 г.) революции в Германии, ее непоследовательность и указывает, что оставался в ее время простым зрителем, ибо заранее предвидел ее исход. «Если снова вспыхнет революция и я приму в ней деятельное участие, то, — пишет Фейербах, — вы можете быть уверенным, что эта революция будет победоносной, что это наступит страшный суд монархии и иерархии. К сожалению, этой революции я не увижу в живых»…

Чернышевский не терял ни на минуту уверенности в неизбежности этого «страшного суда», но надежда на то, что он лично (примет в нем активное и руководящее участие должна была ослабевать по мере того, как текли вилюйские годы. В анализе исторических событий он был всегда трезв и реален. «Это — исторические надобности», — писал он о своей и своих настоящих и будущих товарищей судьбе. Чернышевский знал, что он жертва не только врагов народа, но и жертва неразвитости, неорганизованности, неподготовленности к борьбе самой народной массы. «Горьки и обидны для них (для «десятков миллионов нищих». — Л. К.) мои мысли о них. Льстить им я не гожусь»^{173}. Он хотел говорить им только жесткую, но спасительную правду — в качестве политического вождя, если возможно; в качестве публициста, если невозможно первое, или хотя бы в качестве беллетриста, автора притч, сказок, повестей, если невозможно ни первое, ни второе. Вилюйск отрезал все и всякие возможности.

Революционеры не прекращали попыток вырвать своего вождя из вражеских рук. Каракозовцы видели в этом одну из первых своих задач, собирали для этого деньги, готовили паспорта, командировали в Сибирь Страндена. Он не успел выехать из Москвы.

В 1870 году с той же целью направился в Сибирь Г. А. Лопатин. Он добрался до Иркутска, но здесь был арестован. Лопатин действовал под влиянием высокой оценки Чернышевского Марксом, который, изучив сочинения Чернышевского, говорил Лопатину, что «русские должны стыдиться того, что ни один из них не позаботился до сих пор познакомить Европу с таким замечательным мыслителем»; что «политическая смерть Чернышевского есть потеря для ученого мира не только России, но и целой Европы».

В 1875 году попытка была повторена Ипполитом Мышкиным. Мышкин добрался до самого Вилюйска и явился к исправнику в форме жандармского офицера с поддельными предписаниями о выдаче ему Чернышевского, но возбудил в исправнике сомнение (причина — не по форме надетый Мышикным аксельбант), был взят под стражу, пытался отделаться от нее, отстреливаясь, но не мог спастись и был арестован.

Другим путем пытались добиться, изменения участи Чернышевского его родственники. Они многократно обращались с ходатайством к власть имущим. Когда сыновья Чернышевского предложили матери в первый раз обратиться с соответствующим прошением, она писала им: «Для вас обоих я сделаю то, что хотите. Но знайте, что это будет сделано против моего, и наверное против желания вашего отца. Я никогда не ждала ничего для Н. Г. Я знала, что его сгноят там. Для чего же кланяться? Все это напрасно! Ничего не будет лучше!»^{174} Прошения, однако, подавались — и, конечно, безрезультатно. По поводу одного из таких ходатайств, поддержанного ближайшим в то время к царю человеком, графом Лорис-Меликовым, Александр II сказал последнему: «Напрасно ты просишь о Чернышевском; ты не знаешь его: это человек крайне опасный, — иначе нигилисты не старались бы так высвободить его». Это было в 1880 году, через 18 лет после ареста Чернышевского и за несколько месяцев до 1 марта.

Была, конечно, цена, за которую Чернышевский мог купить освобождение из Вилюйска.