Черта

Со своих наблюдательных постов заголосили бабушки, заплакали дети (оказывается, птенцу только казалось, что он невидим), застонала, распарывая воздух, как застежка молнию, мать-скворчиха. Очнулся и Шмаков. Ругая на ходу туповатого хозяина пса, который, водрузив на жирные щеки толстые очки, зевал в стороне, он коршуном слетел вниз, отогнал пса и подхватил птенца в ладони. Трепет крошечного сердца лишний раз подтвердил, что страх не имеет размера, ни разума. Под возгласы ликующих бабушек и пронзительные вопли скворчихи Шмаков отнес птенца подальше от пруда и спрятал в густой траве. И хотя шансов у птенца от этого больше не стало – напротив, по детским понятиям Шмакова птенец, побывавший в руках человека, мамашей не признается – расчет тут был на эволюцию, которая, как известно, иногда не лишена сострадания. Совершив вмешательство в ее планы, Шмаков отступил и некоторое время приглядывался к месту происшествия. Бабушки с детьми разбрелись, пес увел хозяина, скворчиха исчезла, а в обозначенном пространстве вдруг пропали звуки, остановилось время, возникла и повисла некая укоризна. Инженер продолжил кружение по парку, смущенный тем, что его произвол нарушил нечто предопределенное. Нет ничего более чреватого и самонадеянного, чем расплетать и заплетать косы судьбы.

– Кха-кха! – прокашлялся кто-то за его спиной.

Он обернулся. Невысокий опрятный старичок, незаметно подкравшись, зацепился за него взглядом, как багром.

– Поздравляю, вы совершили доброе дело! – проскрипел он, ковыряя Шмакова глазами.

– Вы думаете? – хотя, что тут сомневаться – конечно, доброе.

– Безусловно, безусловно!

– Ерунда…

Шмаков вежливо глядел на старичка, ожидая, когда тот подаст заключительную реплику и освободит сцену. Выход навязчивого старца в его пьесе не был предусмотрен.

– В наше время далеко не каждый готов привлечь к себе внимание добрым делом! – не унимался старичок.

– О чем тут, ей-богу, говорить! Вот если бы я спас ребенка!.. – захотел поставить точку легким оттенком нетерпения Шмаков.

И тут ему пришло в голову, что событие, запущенное птенцом и в котором он сам посильно участвовал, продолжается, поменяв координаты и затягивая в себя новые лица. Это значило, что некоторые разорванные им связи срослись таким вот странным образом и, возможно, дали боковые побеги. Ему вдруг стало интересно, какой силы пружина заложена в точке отсчета и к чему она может подтолкнуть, если ей не препятствовать. Он остался на месте, рассматривая лицо незваного собеседника.

Это было не лицо, а сильно пересеченная местность. Это была не кожа, а выцветшая драпировка заброшенной витрины. К этому прилагались портьеры щек, выскочка-нос и взвинченный седой хохолок. Ну, и конечно глаза – они смотрели на Шмакова, будто лекала примеривали. Было им всем за семьдесят.

– Вы это обязательно сделаете, когда придется. Но вот что интересно – я вас здесь раньше не видел! – не отставал старичок, смягчая взгляд. Он явно искал знакомства.

Имея в запасе полчаса, Шмаков не стал выкобениваться и поддержал разговор:

– И тем не менее, я здесь бываю довольно часто.

– Должен вам сказать, что вы мне симпатичны! – заявил вдруг старичок, минуя стадию обнюхивания.

Шмаков смутился.

– Что же во мне такого симпатичного вы нашли?

– Долго объяснять. Знаете, с некоторых пор я отношусь ко времени крайне экономно и не трачу его по пустякам. И если я выбрал вас – значит, так надо.

– Извиняюсь, что вы имеете в виду? – своенравно справился Шмаков.

– Позвольте, молодой человек, объясниться без обиняков, даже если вы сочтете меня после этого сумасшедшим!

– Извольте! – окончательно растерялся Шмаков, но до бегства не опустился, а продолжал стоять, прикидывая в уме возможные последствия их общения.

– Так вот, я должен вскоре покинуть ваш мир. Нет, нет, не умереть, а покинуть! Это разные вещи! А перед этим…

– Не желаете прогуляться? – перебил Шмаков, чтобы как-то проявить волю.

– Да, конечно! Кстати, как вас зовут? – подхватил старичок ускользающую власть.

– Михаилом, если не возражаете! – помедлив, представился Шмаков.

– А меня Сергей Сергеичем!

И утратив безымянность, они двинулись кружить по дорожкам, раздвигая тень и попирая солнечные прорехи.

– По моим наблюдениям парки в первую очередь любят посещать няньки с детьми, собаки с владельцами и поэтические натуры. Мне кажется, вы относитесь к последним, – солировал старичок, отступив от первоначальной темы.

– Ну, если я не похож на нянек и собак… – подал Шмаков надежду.

– То есть, все-таки, сочиняете? – подхватил старичок.

– Да так, несерьезно, больше для себя…

– Ах, какое в высшей степени удачное совпадение! – возбудился старичок. – В таком случае я дам вам возможность донести до человечества поразительные истины, поразительные! Вы моментально прославитесь! Так вот знайте, что грядет… нет, не конец света, а великая, величайшая метаморфоза!..

Старичок остановился и обратился к Шмакову лицом. Оно у него разгладилось, глаза воспылали, хохолок воспарил над высоким лбом. Воодушевление его не имело предела. Шмаков смотрел на него, жалея потраченное время: