Чертеж Ньютона

Арабы-христиане Ближнего Востока, в сущности, близки к потомкам крестоносцев, точно так же как и среди арабов-мусульман не редкость встретить потомков евреев, принявших под давлением исторических обстоятельств ислам. Греко-православная и римско-католическая церкви на Ближнем Востоке всегда были заняты только тем, что охраняли свои паломнические святыни от посягательства иных конфессий, в то время как протестанты активно, но тщетно проповедовали иудеям христианство. В начале 1830-х годов Англия и Пруссия ради этой цели заключили религиозный союз в Святой Земле и призвали евреев-выкрестов из разных европейских стран собраться в Иерусалиме под покровительство первого епископа объединенной церкви. В 1856 году после изнурительного, полного превратностей путешествия Шапира поселяется при англиканской миссии, посещает церковь Христа у Яффских ворот и обучается в ремесленном училище переплету книг и резьбе по дереву. Рынок сбыта формировался тогда только паломниками, покупавшими фигурки Богоматери на ослике с младенцем, кресты и крестики, ларцы для сбора пожертвований – всё из оливкового дерева, – а для общинных нужд изготовлялись макеты древнего города и Храмовой горы; их можно и нынче рассмотреть в музее при церкви, куда я непременно захаживал, снова и снова всматриваясь в эти грубо окрашенные кусочки дерева, с которыми за прошедший век играло множество детей, обживая игрушечный Иерусалим с помощью кукол гораздо успешней, чем это делали живые люди в Иерусалиме настоящем. Вслед за отцом я удивлялся необычному эффекту: если задуматься об истории города, воображение немедленно притягивается к воронке первого века, к распятию Христа и Иудейским восстаниям; при этом насколько неинтересно почти всё, что после (может быть, любопытны лишь несколько эпизодов, связанных с персами и крестоносцами), настолько же увлекателен Ирод и Первый храм, маккавеи и Вавилонское изгнание, – время в Иерусалиме зияет двухтысячелетним провалом, и перемещение в нем происходит по узенькому длинному мосту из пекла в пекло.

Город в те времена, когда Шапира открыл свою лавку, был полон примет перенаселенной нищеты: мясники сбрасывали потроха животных в сточные канавы, кучи гниющего мусора громоздились на перекрестках, площади были похожи на прифронтовой госпиталь – здесь собирались калеки, безрукие и безногие грели свои обрубки и язвы на солнце, слепые гремели кружками для подаяния. Лишь с приездом кайзера и развитием железной дороги, разбавившей паломников туристами, город стал понемногу преображаться, по крайней мере в вопросах гигиены и удобства проезда по дорогам – не только верхом на осликах и лошадях, но теперь и в повозках и каретах. Общественная жизнь была скудна и мерцала в основном благодаря евреям, отчаянно боровшимся против христианских миссий. Еврейские общины предавали анафеме отступников вроде Шапиры, запрещали хоронить на еврейских кладбищах тех, кому довелось умереть в миссионерских госпиталях или лечиться у врачей-миссионеров; дочь Шапиры, ставшая французской писательницей, вспоминала, как иногда у лавки останавливался какой-нибудь набожный еврей и, потрясая руками, гневно кричал в лицо Мозесу: «Предатель! Предатель!»