Черти-Ангелы

– Ты никогда ему не нравилась по-настоящему, – это Славка, твой друг. Тогда ещё, на осенних каникулах.

*    *    *

– Верь мне, – просил ты.

Я верила. Я же верила! Я верю! И иду с каким-то Вадиком на чьё-то день рождение, на которое меня не звали. Но там – все. И, наверное, – ты.

Дом Алёны – без света. Тишина. Даже собака спряталась в будке. Черным-черно, хоть глаз коли.

– Тю на них, – сплюнул в удивлении Вадим, – на танцы майнули, что ли?

Он стучал в окна. Я бродила по двору в молчании. Парень свистнул, пнул дверь:

– Малая, выходи, – и передразнил кота Леопольда, – выходи, подлый трус!

Спрыгнул с крыльца, под ногой что-то хлюпнуло. Чертыхнулся и чиркнул зажигалкой.

Огонёк выхватил из темноты мотоцикл. Твой мотоцикл!

– Это ж надо так жидко обосраться!

Я не поняла, что имел ввиду Вадик – свою обувь или тебя, но я рассмеялась. И не могла остановиться, пока смех не перешёл в слёзы.

– Ну, ты чего, девочка? Подумаешь, мотоцикл. Да мало ли чего он тут стоит?

Я мотала головой, прижимала руки к лицу, к глазам. Клянусь, я не хотела реветь, тем более, при Вадиме. Я так хотела сдержаться, что прокусила губу. До крови.

«18 марта.10-00.

Да, да, ничего не значит! Ничего не значит, что мотоцикл у неё во дворе. А вот то, что Он не встретил, не позвал с собой – это значит. Значит, что я не нужна, не нужна ему!

Умчу на двухчасовом автобусе. Я бы и раньше уехала, но проспала. И точно решила, что никогда, никогда больше не приеду в Донской, пока Он не найдёт меня в Ростове и не объяснится. Завтра же! У Него один день. И Он точно узнает, что я приезжала, потому что…»

Потому что прежде, чем уйти со двора Алёны, я сняла с шеи твой подарок, цепочку. Повесила её на руль мотоцикла. Подковка печально блестела в лунном свете. Я уже не плакала.

Прощай Алиса, погасли звезды,

И глядит в окно, взрослой жизни

Первый твой рассвет…

Глава шестая.

Ты не приехал в понедельник, а я надеялась. Сидела под дверью, словно верная собачка в ожидании хозяина, прислушиваясь к чужим шагам в подъезде. Открывала дверь, выбегала на лестничную площадку и смотрела вниз до тёмных мушек в глазах – не ты ли это поднимаешься по лестнице? И разочарованно уходила – не ты. Предъявляла в мыслях тебе что обвинений и тут же – двести оправданий. Ты не приехал. А ведь это был – шанс, шепнула жизнь, но мы не услышали. Глухие!

«19 марта.

23-00.

Я сама себе накаркала беду, Дневник! Помнишь, дурацкое:

Страхи – пауки, сомненья – паутина,

Опутали меня, плетут, плетут, плетут:

Что вдруг предательство и ложь, как гильотина,

Ножом в судьбу мою войдут!

Заказывали? Получите-распишитесь. Вот зачем?

Уеду завтра с Алинкой к её бабушке, в Мальчевскую. Будь что будет! И, если Он приедет всё-таки, а меня нет – так ему и надо! Ещё погода эта, забодали дожди. Плачет небо, плачет. Вместе со мной. Уеду…».

Уехала. Мальчевская запомнилась борщом Алинкиной бабушки и родами. Борщ – такой вкусный, что я даже записала рецепт на листочке для папы, он любил готовить это первое блюдо. Роды – Муркины. Залезла кошка к нам с Алинкой ночью на кровать, и давай рожать в пододеяльнике. Мы храпим – она котят выплёвывает. Проснулись от мяуканья. Последнего все вместе принимали. «Мурка, ты вообще, что ли, офонарела», – возмущались притворно, устраивая новорожденных в коробку. Кошка мурчала и благодарно щурилась.

Вернулись в Ростов. Март и дожди закончились. Наступил апрель. Лицемер, сказала ему: порадовал, вытащил, как заправский фокусник из цилиндра, майское тепло, и огорчил – опять школа, учёба. И ты не приезжал. Не искал меня. В пору завыть. А вокруг весна. Алле-ап! – земля накинула на плечи изумрудную шаль, украсила причёску цветущими вишнями, алыми тюльпанами –  Кармен, вылитая. Принарядилась к празднику, к Пасхе.

Пасха – что-то далёкое, невесомое, из раннего детства. Крашенные луковой шелухой яйца, паски в белых шапках из глазури, сверху присыпка – цветной сахар, пшено. То ли было вправду, то ли прекрасный сон, в котором мама суетится с бабушкой Шурой на летней кухне. Месят тесто, бабуля просит: «Запевай, Лиля!», и льётся песня в прозрачном воздухе, улетает мамин голос к облакам:

– Дурманом сладким веяло,

Когда цвели сады,