Чертольские ворота

А после вышел от Ксении и посмотрел на мир вокруг, на людей так, словно первый раз смотрел на них. И люди задвигались так, будто были в каком-то сказочном пространстве. Кремль с зубцами и луковками стоял, как придуманный, такой прочный и вечный, и теплый, и милый, камни были так поровну обласканы солнцем, все так желтовато лучилось, люди двигались по площадям и травам так, словно себя не зная... И было все связано как будто уже зримым телом остановившегося здесь в самозабвении времени. Или, может быть, это Отрепьев при помощи своего ангела наблюдал мир времен не разбегающимся оком, изнутри, а с какого-то внешнего медлительного круга.

Александру Корвино-Гонсевскому было сказано, что русский государь желает принять в жены дочь воеводы сандомирского. Посол, не выразив по сему случаю ни на злотый восторга, с легкой усмешкой понимания преклонил голову — в знак согласившегося короля.

Чуть помешкав, пан Александр совсем тихо сообщил Дмитрию, что на случай данного исхода имеет еще маленькое поручение. Именно: поскольку в кондициях не указано имя подданной Короны, предназначенной на брак сей, то Зигмунд Август, может, и не возражал бы, если бы вместо девицы Мнишек русский царь остановил свой выбор на его, Зигмунда, августейшей сестре. Это выгадало бы почета русской стороне, а также чувствительно улучшило условия для исполнения в дальнейшем всего замысла.

В нескольких фразах отказавшись от столь желанной чести (у воеводы, мол, свои кондиции в шкатулке — их бы еще погасить успеть) и дважды подтвердив свой отказ в ответ на клятвенные заверения посла в могуществе влияния короля Зигмунда на своих сенаторов, Дмитрий озадаченному пану Корвино-Гонсевскому сделал контрпредложение.

Юго-восток Польши так же страдает от опустошительных набегов ордынцев, как и юг Руси. Так чем радоваться пагубе друг друга, сим же летом вместе навалиться бы на Крым? За своего подопечного конечно же вступится Порта. Но, чай, неслучайно пана — еще устами краковского нунция — «принцу» внушал, что великое предназначение Московии обуздать аппетиты империи магометан? Кто-кто, а папа прав. И благоверному католику Зигмунду Августу это лучше, чем азиату Дмитрию, известно. А раз так, им с Зигмундом долженствовало бы теперь употребить все влияние, чтобы — войском ли, добром или деньгами — весь мир христианских королей пособил Дмитрию вызволить святые места (и разноликие народы при них) из-под ига поганых...

Вопрос, ставленный нынче Дмитрием, не первое десятилетие елозил по переговорным столам, и пану Гонсевскому был хорошо известен взгляд на оный вопрос своего короля. Пока юго-восточная окраина Литвы, иначе — Украина остается в греческой конфессии, Зигмунд пальцем не шевельнет, чтобы, обезопасив ее от набегов, тем оживить и укрепить. Слабость Украины Зигмунду покалишь на руку. Только когда дело олатинивания хохлов подобьется к концу, развеется опасность мятежа и отпадения окраины от государства (ради единения с Москвой-единоверкой), только тогда Зигмунд почистит от ханов малоросские границы.

Не посвящая, разумеется, царствующего московита в коронные соображения, Гонсевский живо предложил помощь своего короля в войне — вместо крымского — со Скандинавским полуостровом. Поход на шведов также принесет море выгод царству Руси. «А с морем и свободу от вас, дураков», — тоже не произнес вслух Дмитрий, но... ведь он, кажется, хотел спасать каширских селян от татар? Или тогда попозже это?..

ФРАШКИ [16]

Мать вот его всегда чувствовала, хоть за заслонкой не видела чугунка в печке, сготовилось в нем или нет. А сын не понимал, пытаясь исправления свои и преобразования представить тем чугунком, хотел и не мог учувствовать плоть и цвет варева.

Помешивалось, путалось обрывчато в царящем парне личное, подвластное, иное... Неслись и пели, точно в бедствующем польском виршеписце, нерифмованные фрашки...

Отрепьеву, когда читал чье-то историческое повествование, казалось, тогда жили иные люди, не как теперешние, — те равнопокойные, отдельные были волоты-богатыри: встали, пошли, сделали. Но поздней понял: и тогда ютились, стлались, буйствовали да бездействовали те же, постольку и дошли до нынешней «пурги». Летописец же брал под перо редчайшее — действеннейшее, лестнейшее — и сам еще приделывал и полировал.

В Думе ум столбом. Вошедшему могло бы показаться, что раструбы княжьих шапок для того так и сшиты, чтобы дать подлетающим мыслям простор — на локоть по-над каждым теменем.

Кто-то поговаривает о монархе за глаза:

— По всей Европе уже полное рабство смердов, а наш им льготить выдумал... Рабство, рабство — вот цивилизация! Весь свободный мир давно уж встал на этот путь, а наш опять... Да хватит уже, что Россия — вот преправославная, особенная! Мол, у нея свой путь — в хвосте плестись... А Россия, видал, уж и от хвоста отстает! У их там теперь и наука, и музыка, и полное согласие у инператоров с боярами — веселый серваж! Только всеполнейшее закрепощение простолюдина, на европ манер, поведет к благоденствию нашей земли.