Чертольские ворота

С неподдельным воодушевлением все события сопровождали свирели, седой цимбалист зачастил молоточками.

Федор Иванович казнил теперь Скопина: изловчась, рубил по вороту ребром ладони. Мечник, упершись ему головой в живот, ровно противился, дожидаясь, когда весь Мстиславский навалится, и вдруг вынырнул, отпрянул назад и чуть вбок. Непобедимейший, всей равноускоренной тяжестью грянулся об пол.

— Вот примерно так... — сообщил Скопин Мнишку, недообъяснил, запыхавшись.

— Баста, баста... — сквозь хохот увещевал Стась.

Мстиславский тяжело вздымался.

— Что это с гостеприимством у тебя?.. — пособил ему обеими руками мечник. — Сам гуляешь, а хозяйку прячешь? Гляди, наложим мы охул на твой дом. Нам без хозяйки и меды не сладки!.. Ну, слово: позовешь — не упадешь больше... Ведь всяко устойчивее станешь! Со своей золотою половиной ты истинно непобедим!

Стась подхватил:

— А где, действительно?..

То ли князь устал, то ли упоминание жены (о чем, наверно, уже знал Скопин) действовало на него магически (сразу умудряло, что ли? исцеляло раненую как угодно гордость?), но, встав, он молча прибрался весь — одним жестом руки, молча нацедил в высокий куб домашнего зеленчака и лишь тогда пустил перед собой, вплавь уса:

— Коли не потребуете, ублажу... По всей обычности, — схитрил улыбку. — Паяц, покличь поди гостям боярыню.

Ведая обычай, музыка примолкла. Скопин, потирая основания ладоней, прошелся в тишине — и да-да-дах на-на-нах: выкинул коленце посредине комнаты. Мнишек был всем донельзя доволен и хотя, как в каждом новом для него доме, он сперва помалкивал, смотрел во все глаза, — он видел, что живет, живет-таки, — как будто тот же, но уже в другой земле, и понемногу уже понимает ее: свет и лень ее, ревнивые осмеиваемые обычаи, свирепую и робкую ее историю, небесные дебри, одушевленные реки... Еще Стась понимал, что скоро сможет понять много тоньше, тверже все, что пред ним виднеется на отгороженной под Русь земной поверхности. Он немного скучал уже о добрых солнечных горах своего исконного славянства, но не находил в ровном сердце порыва домой. Верно, одна часть его осталась там, чтобы другая побыла тут. И напротив: чем интересней, шире, хлопотливей становилось тут, тем скорее посрамленная, напуганная, убитая после войны, та детская часть Стася вновь оживала, точно отшарпываясь от преисподних походов — смрадных слоев свиной копоти, тошных слоев... И эта оклемавшаяся часть его решалась пожить еще дома, вновь веря несмутимости едва не проклятых притоков теплого Днестра, хоть плохо помнила еще родные берега — и далеки, и не до них. Слишком ярко в душе по соседству мерцало увлечение здешним своим легким спасением...

Седатый цимбалист по мановению Мстиславского ушел из горницы, но сразу вернулся с боярыней.

— Ну, Дмитревна, становись в большом месте! — закричал мечник, делая вид, что никак не утрется перед поцелуями.

Служкой-потешницей хозяйке дан был на подносе кубок зелена вина. Сама чуть пригубив, хозяйка прежде гостей подала кубок с поклоном своему хозяину. Но Скопин, вынырнув из-под подноса, первым отхлебнул-таки из кубка и уже лез к хозяйке целоваться. Та, впрочем, отвернулась от него, перед супругом блюдя букву обычая, и Скопин, притворно вздохнув, отступил.

Жену Федор Иванович целовал основательно и кратко, показуя блеск и звук супружеского счастия, да не приоткрывая таинства его.

Затем все-таки не упустил свой черед Скопин и встал быстро снова в очередь за Мнишком, желая повторить. Мнишек взял наполненный в третий раз кубок и забыл о нем. Он забыл и детский Днестр, и здешние секреты, и красоты, которыми думал спасаться от того, что хуже смерти, но спасен теперь совсем другим. Теперь узнал, как падают, скользят, взмывают, разворачиваются, исчезают и являются, кружат... и остаются полными расплеснутые кубки — во всех Божьих домах...

Боярин Мстиславский и вмиг осунувшийся Скопин видели это, как мелькнувшего над дверью ангела, и слышали раскрывшийся бесшумно вихрь. Федор Иванович, замерший, но про себя потрясший головою, увидел, глянув снова, что ошибся: ему или почудилось, что на такой непереносимой для его глаз скорости ангел должен дальше пролететь, или, пока князь моргал, ангел вернулся... Но теперь ангел стоял прямо над женой и Мнишком, словно не видящими ни его, ни друг друга... Только ресницы их чуть трепетали, точно от дорогого воздуха, и, хоть ангел светил, темнеющие завершения его крыльев уходили сквозь зрачки их, смело закруглившие весь мир, — туда, где нет конца.

Мстиславский думал уже выгнать ангела и закрыть окно (князь все более чувствовал себя оставленным в каком-то скорбном, даже жутком уже одиночестве), как супруга и гость начали озираться вдруг по сторонам, немного приходя в себя. Мнишек, не зная, что не пил вина, отложил поднос на край стола, княгиня сунула куда-то кубок: да, им же надо было еще целоваться... Мстиславский, не владея собой, сделал шаг вперед, но Скопин взял его за плечо по праву постороннего серьезной, упреждающей бесчестье десницей.