Чертополох 3

Пожурив не в меру азартную пациентку, я, подозвав маячившего у порога служку, сказала ему, что ничего страшного с его племянницей не случилось, а после велела приготовить мне кипятка и раздобыть на кухне козьего жира. Парень оказался расторопным - я и мигнуть не успела, как уже получив всё необходимое, смогла заняться лечением. Вначале заставила девчушку прополоскать горло отваром из ромашки, мяты и шалфея, а после растёрла ей грудь и пятки козьим жиром, укутала потеплее, переплела растрепавшиеся косицы, одновременно вливая в неё собственные силы - уж больно худой и тонкокостой она была. От такого лечения малявку разморило и потянуло в сон - когда я стала осторожно поить её тёплым отваром мать-и-мачехи, она даже глаза не захотела открывать. Когда же с целебным питьём было окончено, Милица вновь свернулась калачиком и окончательно уснула.

Я же, уверившись, что с ней всё будет в порядке, собралась было уходить, но тут на пороге вновь возник давнишний служка. Выглядел он донельзя встрепанным и встревоженным, но, взглянув через моё плечо на спящую Милицу, разом успокоился. Вот только я его настроений не разделяла, и, выйдя в коридор, сердито прошептала:

- Ты бы лучше за племянницей смотрел. Тогда и меня не пришлось бы звать.

Парень покраснел и смущённо фыркнул:

- Да я слежу, но со снежками промашка вышла. Я сам, как помладше был, на спор сосульки грыз, и хоть бы раз чихнул. Вот и решил, что вреда не будет.

И что после такого я должна была ему ответить? Пожурив непутёвого дядю ещё немного, я дала ему травы, и, пояснив, как и что ему следует делать, чтобы Милица поскорее встала на ноги, направилась в зал. К усталости добавился голод, который вряд ли можно было унять сухими лепёшками и сушённым мясом. Чтобы восстановить силы, мне нужно было отведать чего-нибудь горячего.

Впрочем, о своём решении я едва не пожалела - в зале было шумно и дымно, а уж чесноком, капустой и несвежей одеждой смердело так, что комок к горлу подкатывал. К тому же и большая часть столов оказалась занята. Поколебавшись, я всё же двинулась вперёд, выискивая себе местечко потише, и вскоре обнаружила пустующий в полутёмном углу стол. За ним то я и устроилась: на гладко выскобленных досках не было жирных пятен или крошек, оставленных прежними едоками, а укропная похлёбка на куриных потрохах и еще тёплый, серый хлеб быстро примирили меня с висящим под потолком залы чадом.

Поев, я почувствовала себя лучше, и уже готова была пригубить подогретое с пряностями вино, как в зале появились новые посетители. В этот раз до постоялого двора снизошла амэнская знать - это легко было понять и по одежде, и по речи, и по сопровождающим их людям, но не показное богатство привлекло к высокородным всеобщее внимание. От амэнцев просто веяло спесью и едва сдерживаемой злобой. Причём, опаснее выглядел более молодой - было в его красивом, породистом лице что-то нехорошее, а на окружающих он смотрел так, словно только и выискивал, на ком сорвать гнев.

Но самым злым в этой компании, без сомнения, был беркут - необычайно крупную, нахохленную птицу с ярко-янтарными глазами внесли в дорожной клетке сразу вслед за знатными господами. И хотя беркут сидел в своём узилище неподвижно, каждое его пёрышко, казалось, излучало бессильную ярость.

Меж тем амэнцы устроились как раз напротив меня - на свету - и водрузили клетку с птицей на ближайший стол рядом с собою. Такое соседство было мне не по нраву, но уйти прочь я могла только мимо амэнцев, а оказаться рядом с этими людьми или, того хуже, привлечь их внимание мне не хотелось ещё больше. Потому я и выбрала меньшее из зол - надвинув на лицо капюшон плаща служительницы, осталась на своём месте.

Амэнцы сразу же заказали выпивку и еду, и по мере того, как пустели стопки, голоса моих нежелательных соседей становились всё громче. Я же грела пальцы о кружку, медленно цедила своё вино и без всякого интереса слушала чужой застольный разговор... Пустая, на первый взгляд, болтовня - желчь мешается с надменностью - но потом более молодой и более пьяный амэнец ни с того ни с сего решил подразнить беркута. Закончилось это начинание вполне ожидаемо - кровь от удара клювом залила щёку глупого парня.

Но меня зацепило не это, а слова, с которыми амэнец обратился к птице. Едва я успела сообразить, что же так резануло слух в речи и интонациях того, кому хмель уже крепко ударил в голову, как беркут повернулся в клетке и устремил на меня свои пронзительные янтарные глаза.

Прошло мгновение или два - не больше - беркут замер в своей клетке, а я застыла в углу, крепко сжимая в руках кружку и не в силах отвести взгляд от налитых солнечным огнём радужек. А всё потому, что глазами птицы на меня, казалось, смотрел человек. Пристально, неверяще, а потом - с радостью узнавания и какой-то совершенно безумной надеждой!