Чертополох. Философия живописи

Делакруа изобразил так много разных исторических эпизодов, что хватило на все ипостаси патриотизма, при различных формах правления, антагонистичных друг к другу. Переход от якобинского террора к Империи, от славы Империи к либеральному капитализму, от Бонапарта к Бурбону, от Бурбона к Июльской монархии, оттуда к разумной демократической президентской империи Луи-Наполеона – сложные повороты гений прошел на рысях, отвлекая зрителя темпераментной палитрой. Это отнюдь не Михалков, написавший несколько гимнов подряд с монотонной мелодикой: градус страсти Эжена Делакруа менялся ежедневно – можно подумать, что для Июльской монархии он писал в лиловых тонах, а для Луи-Наполеона искал серебристую гамму. Делакруа никогда явно не присягал никакому из режимов, хотя был государственным мужем – расписывал муниципальные здания. Делакруа никогда (в отличие от Стендаля, например) не присягал бонапартизму; он никогда не принимал сторону восстания (как Курбе во время Парижской коммуны), он не замечен в сочувствии повстанцам (как Жорж Санд в феврале 1848 года), и одновременно он никогда не затворялся в мастерской (как Сезанн в Эксе). Это был завсегдатай салонов, верный патриот, государственник (как сказали бы сегодня в России), но без чрезмерной аффектации своих взглядов. Он служил не власти – искусству. Его не заподозришь в лизоблюдстве – но карьеру он делал.

Поэт Бодлер в статье, славящей творчество мастера, говорит о том, что Эжен Делакруа «ненавидел чернь», художник, пишет Бодлер, был оскорблен 1848 годом, однако сам Делакруа таких резких слов о народе не говорил. Как фраза о ненависти к черни вышла из-под пера Бодлера (про которого существует легенда, будто он принимал участие в баррикадных боях 1848 года на стороне повстанцев) – это неведомо; полагаю, впрочем, что участие Бодлера в баррикадных боях – художественное преувеличение: поэт был слишком привержен гашишу, чтобы ценить действия, и был слишком эгоистом, чтобы воевать. Как бы то ни было, влюбленный в Делакруа (а Эжен Делакруа был для Бодлера образцом, ментором) поэт, пока писал статью о гении живописи, забыл о своих собственных революционных взглядах. Впрочем, не будь строк Бодлера, сохранились бы иные источники: романтик Теофиль Готье выражался насчет черни недвусмысленно и резко, а они с Делакруа были единомышленниками. Сам Делакруа, хотя прямых высказываний избегал, но с Жорж Санд отношения прервал – кто-то скажет, что причиной была обида за отставленного Авророй композитора Шопена, но кто-то решит, что сочувствие баррикадам делало знакомство нежелательным. Делакруа был осмотрителен – сочувствовал баррикадам умеренно и не всегда: он написал баррикаду 1830 года (знаменитая «Свобода ведет народ»), увековечил символическое свержение Бурбонов; но в 1834 году, во время лионского восстания, когда в Париже возникли баррикады в поддержку ткачей и когда эти баррикады были расстреляны – мастер промолчал; а когда в 1848 году случилась большая революция – художник и вовсе писал охоты на львов в Марокко. Иной ценитель живописи может сказать, что неистовые марокканцы и рычащие львы передают эмоции баррикадных боев в Париже – подобно тому, как «Смерть Сарданапала» передает закат монархий в Европе – но это преувеличение.

Ненавидел Делакруа чернь или нет, но пристального внимания на чернь он точно не обращал. В 1834 году, когда на улице Транснонен был расстрелян дом, вокруг которого строилась баррикада, – этот адрес и этот расстрел стали темой литографии Оноре Домье: зверское убийство парижан, требующих прав. Делакруа же не отреагировал никак. Символ свободы он уже создал четыре года назад, по другому поводу, – вот она, Марианна, ведущая народ на баррикады. Возможно, художник считал тему исчерпанной. Сколько можно об одном и том же? Свобода на развалинах Миссолунги, Свобода на баррикаде Парижа – сколько можно?

Затем он расписывает плафоны Бурбонского дворца (1833–1847) античными телами и аллегориями пышного государственного правления. В 1848 году, когда состоялся июньский расстрел восстания черни и Луи Наполеон переехал во дворец Бурбонов, новый лидер Франции, без сомнения, мог любоваться фреской Делакруа «Юстиция», аллегорией правосудия, выполненной в духе Дейнеки или Беккера (художника Третьего рейха). Демонстрации были подавлены, баррикады сметены картечью, новая власть воцарилась в Париже, и любимец дам взирал на полнотелое Правосудие – тут есть чему подивиться. Однако реплик Делакруа не сей счет история не сохранила.

Художник был холоден, учтив, точен – о, как любили биографы подчеркивать его уравновешенную страсть, холодный огонь! Его палитра горела в контрастах, а он был невозмутим. Его мазок плясал по картине, а он сам не волновался. Поэт Бодлер посвятил этому свойству мэтра много строк: бесстрастная страсть впечатляла.

В бодлеровском стихотворении «Маяки» художнику дана следующая характеристика (перевод В. Левика довольно точен):