Чертополох. Философия живописи

Однажды добавили новую главу к эстетике Ренессанса и Античности. Однажды поставили современное вровень с классическим. Прудон, Маркс и Бальзак рассказали о современном обществе, а новая эстетика сказала горожанину: теперь тебе не надо выглядеть как античный герой, ты ему стал равен без маскарада; отныне античные герои будут похожи на тебя. Больше не надо одеваться в тогу – твои штаны и кепка нисколько не хуже. Не принимай позы – когда ты стоишь у станка, ты не менее прекрасен, чем Геркулес. Это превращение выполнил не Сезанн и не Делакруа.

Надо сказать отчетливо: современное искусство началось с творчества величайшего мастера Нового времени – Оноре Домье.

Парижский литограф развернул перспективу нашего зрения: мы посмотрели на Античность через жизнь прачек и рабочих. Почему условный античный канон существует для нас как непреложный критерий гармонии? Отныне Античность ценна для нас тем, что фигуры титанов Парфенона напоминают рабочих на парижских баррикадах. Художник сделал так, что мы можем судить богинь Эллады по пластике прачек; он поднял наше суетливое, дрянное существование на уровень античной драмы.

…мы,
каторжане города-лепрозория,
где золото и грязь изъязвили проказу, —
мы чище венецианского лазорья,
морями и солнцами омытого сразу!

Этой статности научил человечество Оноре Домье.

Мы часто повторяем фразу Сезанна о том, что задачей нового искусства является «оживить Пуссена на природе», то есть придать повседневной современной жизни классическую стать. Но до Сезанна именно это и сделал Домье; он сумел сделать так, что античность и классицизм заговорили о сегодняшнем горе. И, когда это произошло, мы, зрители, увидели, что горе бедняка не жалко и немощно, но величественно. Посмотрите на рабочих Домье, измордованных нуждой, поглядите на шахтеров Ван Гога, научившегося у Домье величию простого смертного, поглядите на нищих Пикассо – это люди, гордо несущие свою судьбу.

Разговор о гармонии ничего не стоит, пока бедняк выглядит жалко, а горе – уродливо. Какой может быть канон красоты сегодня, если красоту легко разрушить приказом об увольнении со службы или объявлением войны? Греческая красота потому стала каноном, что греческое прекрасное неуязвимо для беды, нет такого испытания, которое бы не разбилось о пропорции и чувство меры греческого мастера. Герои античных скульптур встречали смерть и триумф с равновеликим достоинством. Так происходило на том основании, что понятие прекрасного не было тождественно внешней красоте, не являлось предметом торговли, и стать прекрасным возможно было лишь путем соблюдения этического закона, который внешняя красота воплощала и демонстрировала. В дальнейшем красота сделалась достоянием салонов, стала принадлежностью успеха и богатства – и перестала быть прекрасной.

Если пасторальная кисть Луи Ленена или Венецианова живописует нам просветленных селянок, мы догадываемся, что мастер слукавил, снабдил образ селянки чужой красотой – Золушку нарядили принцессой. Новый канон прекрасного состоится, когда бедняк, не стесняясь ни единой морщины, явит свое величие. Вот когда увидим, что бедняк несет свою ношу с грацией бога, гармония вернется в мир. Когда увидим, что прачка прекраснее светской кокотки, а Золушке не надо брать напрокат платья, тогда можно будет сказать, что появилась новая пластика.

Это потому так, что гармония есть художественный принцип, опирающийся на геометрическое и социальное понятие равенства. Гармония – это, собственно говоря, не что иное, как формула равенства. Равновесие и ритмика композиции, мера пропорций, сочетание цветов и баланс масс – это все служит идее равенства, и когда таковое достигнуто, вещь становится гармоничной. Домье сделал то же, что некогда Микеланджело, – уравнял Античность с современной ему действительностью, создал новое равновесие.

Бальзак, глядя на его литографии (а уж Бальзак понимал живопись лучше всех своих современников), воскликнул: «У этого парня под кожей мускулы Микеланджело!»

Самая точная характеристика принадлежит Добиньи. Попав в Сикстинскую капеллу, он сказал, глядя на фрески Микеланджело: «Это как Домье!»

Домье современникам был известен как карикатурист, сотрудник газеты «Шаривари», автор шаржей на буржуев – вообразите, что кто-то, глядя на иконы Рублева, скажет: «Это как Кукрыниксы!» На параллель с Микеланджело претендовали куда более известные имена, время требовало нового Буонарроти: победившая буржуазия желала свои подвиги увековечить – зря, что ли, посещали баррикады, подавали милостыню и сочувствовали революции? Летописцев у демократии хватало. Давид увековечил события республиканской истории, Делакруа расписал здание сената античными аллегориями, Роден изваял сотни мускулистых тел.

Но Добиньи знал, что говорил, когда сравнил с Микеланджело простого литографа.