Чертов ангел

Погодский сопел, как обиженный бегемот, и шагал напролом, сквозь лесной бурелом. Совсем не заботясь о том, что позади него, гордо расправив плечи, плывет нежная лебедушка. Ну ладно, вру я. Я едва ползла, передвигая ногами, обмотанными оторванными от Синоптиковских брюк тряпками, заменяющими мне онучи. Выглядела я конечно, как прокаженная перехожая калика с холстов великого Репина. Лицо распухло от комариных укусов и зудело так, что хотелось содрать кожу. Одновременно хотелось пить, писать и плакать.

— Тох, далеко еще? — простонала я, когда очередная ветка, откинутая Погодским, хлестанула меня по лбу.

— Тебе я не Тоха, — хмыкнул этот паразит, резко повернувшись ко мне, так, что я оказалась прямо перед ним. — Хочешь я тебя понесу?

— Чего это? — от неожиданности я очень изысканно, а главное громко икнула. — И вообще, отвали. Сама дойду, Дон Кихот Ломанческий, блин.

— На Дульсинею ты не тянешь, — хихикнул нахал. — Просто ты слишком медленная, плетешься, как черепаха. А нам в затылок дышат злые парни с большими пистолетами. Андестенд?

— Аллес гут, — вредно ответила я, и оттолкнув галантного джентльмена, бодро зашагала по осыпавшейся хвое. Далеко не ушла, правда. Зацепилась этой вонючей онучей за валяющийся на земле дрын, и со всей силы грохнулась на кучу какой — то прели. Что — то подо мной завозилось. Я заорала в голос. Потому, что-то, что живет в лесных норах гораздо страшнее головореза с перекошенной мордой, лично для меня. Синоптик ломанулся ко мне Что — то серое, молнией вылетело из-под моего орущего — трепыхающегося тельца, ударилось в ноги спасителя. Погодский не удержавшись на ногах начал заваливаться прямо на меня.

— Ыхк, — мне показалось, что из меня весь воздух выбило, когда огромная туша балбеса вдавила меня в землю. А еще, из меня выбило остатки здравого смысла и разума. Потому что, то, что я почувствовала, назвать отвращением и презрением, язык у меня не повернется. Во рту пересохло, словно мы с Антоном неделю блуждали по пустыне.

— Ты жива? — пропыхтел Синоптик, легко приподняв верхнюю часть своего тела, оперевшись на руки. Теперь я лежала под ним, и могла видеть мужественное встревоженное лицо, чувствовать дыхание. Пахнущее почему — то мятой, на своем лице, и еще, ощущать низом живота….

— Слезь с меня, — зло выплюнула я, — и никогда, слышишь. Никогда, не смей прикасаться ко мне даже пальцем, ли я перережу тебе горло, даже раньше, чем Аллесгут.

— Да, мне тоже неприятно, — отводя глаза буркнул Синоптик, и суетливо вскочил на ноги. — И вообще, ты не в моем вкусе. И баб татуированных я не люблю.

Интересно, как он узнал, что у меня тату. Оно ведь незаметно никому, на внутренней стороне бедра я набила маленькую ласку, почти в паху. Давно набила, по глупости. Тогда я считала себя королевой игры, бесшабашной и был мне сам черт не брат. Да твою ж мать. Он то встал на ноги. А я так и осталась лежать на земле, призывно раскинув ноги, дурацкая, некогда белая, рубашка в таком положении ничего не скрывала. Проследила взгляд Погодского, прикованный к маленькой цветной татушке, схватила с земли валяющуюся рядом шишку и со всей силы запулила ее в лоб этому извращуге. Он на лету поймал ее, склонился ко мне, ухватил пальцами за шкирку. Черт, это уже начало входить у него в привычку. Перекинул меня через плечо, и потащил через лес. Очень, кстати, обидно, что тебя несут на плече, как рюкзак, с торчащей к небу, полуголой жопой.

— Чертов гадский заяц, — бухтел Синоптик, бодро шагая по лесу. — Чертова, адская баба, которая упала на заячье гнездо. Бросить бы тебя тут к псам собачьим, сколько бы сразу проблем исчезло.

— Так брось, что тебя сдерживает? — икнула я.

— Бесконечная порядочность и впитанное с молоком матери чувство ответственности.

Бубнеж красавчика и мерное движение меня укачали. Я почувствовала тошноту, усиливающуюся еще и от того, что лежала животом на каменном мужском плече. Сама не заметила, как заснула. Просто вырубилась. Сказались видимо стресс и беготня по полному кислорода лесу.

Глава 22

«Вместе весело шагать, по просторам. По просторам, по простоооооорам!!!

И, конечно, припевать, лучше хором, лучше хором, лучше хорааааааам!»

Ну, что — то подобное играло в моей голове. Пело и переливалось яркими красками. Видимо господин Шаинский вложил в свое произведение, какую нибудь восьмую ноту, зомбирующую неокрепшие умы. В противном случае, почему навязчивая мелодия высверливала мой мозг, объяснить я не могла.

— И что с ней ты сделал? — услышала я, полный любопытства, детский голосок и попыталась открыть глаза. — Она похожа на кикимору.

— Она и есть кикимора, — противно ответил Синоптик, — Анфиса — оружие массового поражения, или еще Анфиса — наказание господне. Тоже ничего так звучит.

— Зато ты прям зайка беленькй, — ну надо же, а девчонка то молодец. Прям зауважала я ее.