— Это легко сказать: «Проходить неохота»; но когда на тебе забота о здоровье… Здоровье дороже всех благ на свете, а у бедного только и богатства что здоровье. Чего не сделаешь, чтобы поправить его. Я в ад готова пойти к самому дьяволу, лишь бы достать хорошую мазь для своего хозяина. Песо и двенадцать реалов оставили мы в этом году в аптеке, а все попусту; будто там родниковая водица; конечно, грешно проматывать деньги, когда корки лишней, чтоб пожевать, и то нет. А тут вот вчера вечером мой-то так кашлем зашелся — чуть не лопнул, и говорит он мне: «Послушай, Хакоба! Или ты сходишь к дону Кустодио и попросишь у него мази, или я подохну. Не беспокой лекаря, не беспокой попусту и Господа нашего Иисуса Христа, надо идти к дону Кустодио — уж ежели он захочет, вылечит меня двумя чайными ложками того снадобья, которое он умеет готовить. И не жмись, жена, с деньгами, коли не хочешь остаться вдовой». Тут дело такое… — Хакоба загадочно засунула руку за пазуху и вытащила какой-то маленький предмет, завернутый в бумажку. — Здесь у меня самое заветное из шкатулки… золотой дублончик… Черти у меня за ним гонятся; я припасла его одежку себе купить, ведь почти совсем голая хожу, да здоровье мужа, кума, важней… Вот и несу я мой дублон этому грабителю дону Кустодио. Прости меня Господь…
Пепона, ослепленная видом дублона, задумалась, испытывая такой приступ зависти, что почти задыхалась.
— Скажите-ка, кума, — истово пробормотала она, стиснув большие лошадиные зубы, а в ее широко раскрытых глазах сверкали молнии. — Скажите, как это дону Кустодио удается получать такие деньги? Знаете, что здесь толкуют? Будто в этом году он купил много угодий маркиза. Богатейших угодий. Говорят, он уже купил две тысячи феррад[84]
земли, где растет пшеница, и сдает их в аренду.— Еще бы, кума! Как же вы хотите, чтоб у этого человека, который лечит от всех недугов, что допустил Господь, да не было бы денег. Входить к нему страшно, но когда выходишь оттуда, а в руках у тебя здоровье для болящего… Послушайте-ка… Помните, как он избавил от ревматизмы преподобного из Морлана. Пять лет был тот парализованный, недвижимый… и вдруг в один прекрасный день встает здоровехонький и шагает себе, вот как вы или я. А все дело в чем? В той мази, что ему в колени втерли, и обошлась она ему у дона Кустодио в пол-унции. А дядюшка Горло, трактирщик из Сильеды? С ним тоже чудо произошло. Его уже соборовали, а тут привезли белой водички от дона Кустодио… и она его словно и воскресила.
— Какие только чудеса не творит Господь!
— Господь? — переспросила Хакоба. — Кто знает, Господь ли их творит или дьявол… Соседушка, уж я вас попрошу, сделайте милость, зайдите со мной в аптеку, когда я туда пойду…
— Ладно, зайду.
За подобной болтовней дорога показалась двум кумушкам не слишком утомительной. Они пришли в Сантьяго, как раз когда колокола собора и многочисленных церквей звонили к обедне, и зашли послушать ее в Анимас, храм, облюбованный окрестными крестьянами и потому заплеванный, грязный и зловонный. Выйдя оттуда, они пересекли площадь, прозываемую Хлебной, заполненную торговцами, продававшими свежий хлеб и глиняные горшки, запруженную крестьянами и вьючными животными, и оказались под аркой, своды которой опирались на колонны византийского ордера, и наконец подошли ко вселявшему страх логову дона Кустодио.