Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX — начала XX века

— Если бы она умерла, он, возможно, и восторжествовал бы над адом. Если останется жить, погибнут оба. Недостанет сил у слабой женщины, подобной тебе, побороть могущество черной магии!

Зарыдала матушка:

— С нами милость Божья!

Последовало долгое молчание. Монах, должно быть, молился, размышляя об ответе. Басилиса Пригожая все прижимала меня к своей груди. Послышалось шлепанье сандалий монаха, и старуха разжала было руки, чтобы подняться и убежать. Но осталась недвижной, удерживаемая голосом, который зазвучал снова:

— Милость Божья не всегда с нами, дочь моя. То бьет ключом, то высыхает, подобно ему. Есть души, которые думают только о своем спасении, никогда не чувствуют любви к другим существам. Это — высохшие источники. Скажи мне: чувствовала ли ты в сердце своем тревогу, желание помочь какому-нибудь христианину, когда знала, что он рискует погибнуть? Что делаешь ты, чтобы избежать этого черного соглашения с силами ада? Отказываешь ему, а он получит ее из рук сатаны.

Матушка закричала:

— Иисус, Сын Божий, сильнее сатаны!

Монах ответил, и месть слышалась в его голосе:

— Любовь должна быть равной ко всем христианам. Любить отца, сына или мужа — все равно что любить глиняных идолов. Не ведая того, ты своей черной рукой тоже бичуешь крест, как и студент из Бреталя.

Он, должно быть, простер руки к матушке. Затем послышался какой-то шум, — видимо, он удалялся. Басилиса спряталась вместе со мной, и мы увидели, как мимо нас, совсем рядом, прошел черный кот. Как вышел падре Бернардо, никто не видел. Басилиса пошла тем вечером в монастырь и потом рассказывала, что он читал проповедь за много лиг[113] отсюда.

XIII

Как хлестал дождь по стеклам и каким печальным был вечерний свет во всех комнатах!

Антония вышивает около балкона, а наша матушка, откинувшись на диване, пристально смотрит на нее зачарованным взглядом, какой бывает у людей, изображенных на картинах, у которых глаза словно стеклянные. Наши души погружены в молчание, только слышно, как качается маятник. Антония вдруг задумалась с высоко поднятой иглой. Высоко на диване вздохнула матушка, а у сестры задрожали веки, словно бы она проснулась. И тогда во многих церквах зазвонили колокола. Басилиса вошла со свечами; заглянув за все двери, поставила их на подоконник. Антония снова погрузилась в мечты, склонившись над вышиванием. Матушка поманила меня рукой и удержала подле себя. Басилиса принесла прялку и уселась на полу у дивана. Я чувствовал, что у матушки зубы выбивают дробь, словно кастаньеты. Басилиса встала на колени, пристально глядя на нее, и матушка застонала:

— Выгони кота, он царапается под диваном.

Басилиса наклонилась:

— Где кот? Не вижу.

— И не слышишь?

Старуха ответила, стуча прялкой:

— Не слышу.

Матушка закричала:

— Антония! Антония!

— Да, сеньора?

— О чем ты думаешь?

— Ни о чем, сеньора!

— Ты слышишь, как царапается кот?

Антония прислушалась на мгновение:

— Он уже не царапается!

Матушка вся задрожала:

— Царапается возле ног моих, но я тоже не вижу его.

Пальцы ее впились мне в плечо. Басилиса хотела посветить под диваном, но сильный порыв ветра, от которого захлопали все двери, погасил свечу у нее в руках, и, пока наша матушка кричала, ухватив сестру за волосы, старуха, взяв оливковую ветвь, кропила святою водой углы.

XIV

Матушка удалилась в свою спальню, зазвенел колокольчик, и Басилиса кинулась ей помочь. Потом Антония открыла балкон и посмотрела на площадь глазами сомнамбулы. Отошла, пятясь, и затем исчезла. Я остался один, прижавшись лбом к стеклам балкона, за которыми угасал свет дня. Мне показалось, что я услышал крики в доме, но не осмелился пошевелиться, смутно ощущая, что я не должен слышать эти крики, потому что я еще маленький. Я неподвижно стоял в проеме балконной двери, распутывая клубок наивных, боязливых мыслей, в смятении от неясных воспоминаний о внезапных упреках и о заточении в темной гостиной. Душа моя словно окутана была этой памятью, болезненной памятью рано повзрослевших детей, которые с широко раскрытыми глазами слушают разговоры старших и, чтобы лучше слышать их, оставляют свои игры. Мало-помалу крики прекратились, и, когда дом погрузился в молчание, я убежал из гостиной. В дверях я столкнулся с Пригожей.

— Не путайся под ногами, плутишка!

На цыпочках я подошел к матушкиной спальне. Дверь была приоткрыта, и оттуда доносились горестный шепот и сильный запах уксуса. Я бесшумно вошел в комнату, не задев двери. Матушка лежала, голова ее была повязана множеством платков. На белизне простыни резко обозначилась рука в черной перчатке. Глаза были открыты, и, когда я вошел, она, не поворачивая головы, поглядела на дверь:

— Сыночек, спугни кота, он сидит у меня в ногах!

Я подошел — на пол спрыгнул черный кот и стремглав выбежал из спальни. Басилиса Пригожая, которая стояла в дверях, тоже увидела кота и сказала, что мне удалось спугнуть его, потому что я невинное дитя.

XV