Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX — начала XX века

Помню один долгий день и матушку в печальном свете комнаты, в которой прикрыты ставни и куда не проникает солнце. Она неподвижно сидит в кресле со скрещенными руками, голова повязана множеством платков, а лицо совсем белое. Она не разговаривает, но обращает взгляд свой на тех, кто говорит, и смотрит пристально, призывая к молчанию. День тот не измерить часами, весь он во мраке сумерек. И кончается этот день внезапно, когда в спальню вдруг вносят свечи. Матушка кричит:

— Опять кот! Снова кот! Уберите его, он уже сидит у меня на спине!

Басилиса Пригожая подошла ко мне, с таинственным видом подтолкнула к матушке. Она наклонилась и дрожащим голосом проговорила мне на ухо, причем волоски ее родинок коснулись моего лица:

— Скрести руки!

Я скрестил руки, и Басилиса сказала, чтобы я возложил их на спину матушки. Тихим голосом она торопила меня:

— Что ты чувствуешь, детка?

Испуганный, я ответил тем же тоном, что и старуха:

— Ничего!.. Я ничего не чувствую, Басилиса.

— Не видишь ли ты, как что-то поблескивает?

— Ничего не вижу, Басилиса.

— Не чувствуешь ли ты кошачью шерсть?

— Ничего не чувствую.

И я зарыдал, напуганный криками матушки. Басилиса взяла меня на руки и вынесла в коридор:

— Ах, озорник, согрешил ты, наверное, вот и не можем напугать врага рода человеческого!

Она вернулась в спальню. Я остался в коридоре, полный тоски и страха, гадая о своих детских грехах. Крики в спальне все продолжались, а по всему дому стали ходить со свечами.

XVI

После этого долгого дня наступила такая же долгая ночь: перед образами горели лампады и все говорили шепотом, останавливаясь в проеме дверей, которые распахивались и скрипели. Я уселся в коридоре у стола, на котором стоял подсвечник с двумя свечами, и принялся думать про великана Голиафа.[114] Антония, которая прошла мимо, вытирая платком глаза, спросила меня угасшим голосом:

— Что ты делаешь здесь?

— Ничего.

— Почему не учишь уроки?

Я посмотрел на нее в удивлении — как может она спрашивать, почему я не занимаюсь, когда матушка больна. Антония ушла по коридору, а я снова стал размышлять об истории этого великана-язычника, который взял да и умер от удара камнем. В те времена ничто меня так не восхищало, как та ловкость, с какой юный Давид метал камни пращой. Я ставил себе целью обучиться этому, когда выйду погулять на берег реки. У меня было смутное и романическое желание нацелить свою пращу прямо в бледный лоб студента из Бреталя. Снова прошла Антония с жаровней, которая источала аромат лаванды.

— Что ты не ложишься, малыш?

И опять торопливо пошла по коридору. Я не лег, но уснул, положив голову на стол.

XVII

Не знаю, была ли это одна ночь, или их было много, потому что в доме всегда было темно и горели светильники перед образами. Помню, что когда я не спал, то слышал крики матушки, таинственные разговоры слуг, скрип дверей и звук колокольчика на улице. Басилиса Пригожая приходила за подсвечником, уносила его на минуту и приносила с двумя новыми свечами, которые едва теплились. Однажды, приподняв голову от стола, я увидел какого-то мужчину без пиджака, который сидел напротив меня и шил. Он был очень мал ростом, со лба лыс и одет в красный жилет. Улыбаясь, он поздоровался со мной:

— Вы спали, прилежный puer?[115]

Басилиса сняла нагар со свечей.

— Разве ты не помнишь моего брата, плутишка?

Сквозь сонное оцепенение я вспомнил сеньора Хуана де Альберте. Бывало, я видал его, когда старушка водила меня по вечерам на колокольню собора. Брат Басилисы штопал сутаны под сводами церкви. Вздохнула Пригожая:

— Он здесь для того, чтобы готовить елей в Кортиселе.

Я заплакал, и старики стали просить меня не шуметь. Слышался голос матушки:

— Прогоните от меня кота! Прогоните этого кота!

Басилиса Пригожая входит в ту спальню, что рядом с лестницей, ведущей на чердак, и выходит, неся крест черного дерева. Она бормочет что-то невнятное и осеняет меня крестом спереди, сзади, с боков. Затем передает мне крест, сама же берет ножницы своего брата, эти портняжные ножницы, большие и ржавые, которые, раздвигаясь, издают железный звук.

— Нужно освободить ее, она просит…

Взяв за руку, она провела меня в спальню матушки, которая все кричала:

— Прогоните кота! Прогоните кота!

На пороге старуха шепотом дала мне наказ:

— Ступай потихоньку и положи крест на подушку… Я здесь остаюсь, в дверях.