Чертова дюжина

Костя сел на кучу камней, а Дина стояла, шевеля носком туфли шуршащую гальку. В темноте блестела река. Ровная, широкая полоса лунного света легким, шатким мостиком перекинулась с берега на берег и трепетала и ползла все дальше, вверх по течению.

Город утопал во мраке – с сумерек светонепроницаемой материей завешивались окна. Люди жили в страхе перед частыми бомбежками.

Но сейчас Дина и Костя забыли обо всем. Здесь было так спокойно, так тихо и так хорошо было им вдвоем, что все ужасы войны отошли куда-то на задний план и забылись.

Косте захотелось сказать Дине о том, что только с ней ему так хорошо, что она совсем не такая, как все девчонки. Он волновался и не знал, с чего начать.

Дина повторила свой вопрос:

– Не правда ли, Костя, сейчас так много горя, что радоваться нельзя?

«Вот сейчас можно сказать так, – подумал Костя, – как же я могу не радоваться, например, при встрече с тобой?» Но он молчал, и Дина села рядом с ним, удивленно взглянув ему в лицо.

Костя поднял голову, посмотрел на небо, пестрое от бесчисленных звезд, блистающих красными, желтыми, синими огнями, на луну в светлом ореоле, медленно плывущую в неизвестную, бесконечную даль, и ему стало немного грустно.

– Нет, Дина, по-моему, радость всегда должна жить в человеке, даже в самые трудные минуты!

– Ты так думаешь, Костя? – доверчиво взглянув на товарища, переспросила Дина. – А мне так стыдно сознавать, что сейчас, например, мне так хорошо, так радостно…

– Почему, Дина? – оживился Костя и в порыве схватил ее руку.

Она не отняла руки и, смущенно наклонив голову, сказала:

– Не знаю. – Помолчала и добавила: – Пойдем, Костя. Мама будет беспокоиться.

Они встали и, держась за руки, пошли к переулку. Со стороны улицы до них доносился глухой лай собаки, неясный стук, гул города. А река горела многоцветными огнями, отражая в себе море звезд, трепетала, качая серебряный лунный мостик.

В этот вечер Костя так и не сказал Дине, что она лучше всех девчонок на свете.

Друзья в беде познаются

Оживленная, с блестящими глазами, вбежала Дина по лестнице к дверям дома Петерсон. Дверь открыла Кира, радостно ахнула, чмокнула Дину в щеку и долго возилась в сенях, забивая палкой тугую щеколду двери.

Все члены семьи Петерсон сидели в одной комнате, за столом. На столе стояла небольшая лампа с закопченным стеклом. Ольга Семеновна раскладывала пасьянс «истерику». На стуле, где сидела Кира, лежал надетый на серебряную ложку рваный чулок, – должно быть, до прихода Дины девушка занималась штопкой. Младший брат, Игорь, читал.

Окна комнаты были завешены темными одеялами. Всюду валялись тряпки; на буфете, на стульях, в углу грудами стояла немытая посуда.

– Как это ты не боишься одна ходить? Кругом такая темнота! – удивлялась Кира.

– Я не боюсь, я… – сказала Дина и не договорила. Она не решилась сказать, что до самых ворот ее провожал Костя.

– Вот жизнь какая, Диночка, – жалобно заговорила Ольга Семеновна. – Ни света, ни керосина… Хлеб достать – полдня потерять надо. А бомбежки с ума сводят.

Дина кивнула головой, соглашаясь с грустными доводами Ольги Семеновны, но глаза ее по-прежнему смотрели оживленно.

Ольга Семеновна вздохнула и подумала: «Ну, молодежь пошла, ничего не понимает».

– Уж сдавались бы лучше, – с раздражением сказала она, – разве устоишь против такой силы?

Слова эти поразили Дину.

– Как сдаваться, Ольга Семеновна? – растерянно спросила она.

– Да так. Людей-то сколько погибло, подумать страшно. Ты думаешь, отец твой вернется?

Глаза Дины наполнились слезами, она молчала, опустив голову.

Распустив толстые, бесформенные губы, Игорь слушал слова матери.

– Ну уж, мама, так жестоко говорить! – вступилась за Дину Кира. – Может, и не убьют Иннокентия Осиповича.

– Он свою власть защищает, ему и голову сломить любо, – упрямо сказала старуха.

В словах ее Дина почувствовала злобу и невольно вспомнила день своих именин, восторженные взгляды Ольги Семеновны, которые она бросала на отца, ее льстивые слова… «И тогда она носила камень за пазухой», – подумала Дина.

Кира положила ей на колено белую, изнеженную руку с золотым кольцом на пальце и горячо заговорила о том, что она нисколько не боится немцев.

– Одна знакомая девушка рассказывала мне, что они даже целуют дамам ручки! – с увлечением закончила она.

Дина ничего не сказала. В ней поднялась злоба. Ей захотелось скорее уйти отсюда.

Она встала и обратилась к Ольге Семеновне:

– Мама просила у вас нашу мигалку…

– Мигалку? Ах, да я и забыла, – отозвалась Ольга Семеновна, тяжело поднялась со стула, взяла с подоконника маленькую самодельную мигалку и подала Дине.

– Спасибо. Я пошла, – не глядя ни на кого, сказала Дина и шагнула к дверям.

– Да ты сиди, Диночка, мы проводим тебя, – оставляла ее Кира.

Но Дина почти выбежала на улицу, с трудом сдерживая гнев и слезы обиды.

Она толкнула плечом проходившую мимо высокую, толстую женщину и не заметила этого.

– Дороги мало, девочка? – низким, почти мужским голосом сказала женщина.

– Семеновна! – крикнула Дина с такой радостью, что та от удивления остановилась.

– Дина! Ты чего тут делаешь?