Чертовидцы, или Кошмары Брянской области

– Если продуешь, сделаем из тебя «Вишневый Литлер». Ликер с Гитлером на этикетке. – Калач оскалился, пустив слюну.

– Идеология и посыл понятны. Ежели я нагну вас, не видать вам собственных шкур. С живых сдеру. И Лунослава заберу. По рукам?

– По рукам. – Балда издал плутоватый всхрап. Взглянул на оживившихся подельников. – Кто желает начать?

– Я, – поднял лапу Боягуз. Он как раз заканчивал что-то царапать обмусоленным карандашиком на клочках листика, использовавшегося для учета сваренного алкоголя. – Этот мудак мне рог сломал. Так что буду первым. – Повернулся к молодому человеку и вытянул кулаки. – Вот тебе две бумажки. На одной начертано «смерть», на второй – «жизнь». Что выберешь – то и познаешь.

– Ну, что посмеешь, то и пожмешь. – Булат поставил Костяную к ректификационной колонне, едва удостоив отвратительный агрегат взглядом, и сел к столу.

Боягуз и Калач, убрав карты и выпивку, разбавлявшую нехитрый досуг, тоже уселись. Только Балда недвижимо восседал на своем месте, удерживая под собой трофей и заложника в одном лице. Болотноцветный черт, оказавшись напротив чертовидца, положил кулаки на стол и выдал поганую улыбочку. Оно и понятно: на каждой из бумажек находилось слово «смерть».

Старый недобрый трюк.

Булат изобразил глубокую задумчивость – и вцепился в правую лапу чёрта. Выдернул бумажку и, не глядя, что на ней было, закинул себе в рот. Принялся разжевывать. Клочок отдавал мочой и прогорклым луком.

– Ты… ты что творишь, гомик?! – взвизгнул Боягуз, ничего толком не понимая. – Покажи, что там было! Там была «смерть», да? Да?! Там была «смерть», я вам говорю!

Булат проглотил грязную жвачку из целлюлозы и высунул язык, демонстрируя пустой рот.

– Ну сам посуди: я-то откуда знаю, что сожрал? Давай-ка лучше посмотрим, что осталось.

Под зеленоватыми волосинками на морде Боягуза разлилась бледность.

– Э-э… Ч-чего?

– Показывай, говорю, пока я тебе клешню не отгрыз, чтобы самому посмотреть. Мы же честно играем, да?

Болотноцветный чёрт отвел глаза в сторону и разжал ладонь.

На уцелевшей бумажке расплывалось одинокое слово, изъеденное потом: «СМЕРТЬ».

– Логику чуете? – Булат вскинул кулак, будто именно там логика и обитала. – Если осталась «смерть» – значит, я проглотил «жизнь». Один – ноль. Чьи орешки следующими зажать?

Черти обменялись многозначительными взглядами, а потом в избушке грянул хохот. Нечисть с подвываниями заржала, оценив смекалку сотрудника бюро. Булат лишь пожал плечами. Он с рогатыми веселиться не собирался.

– А ты хитрый, чел. Но такой ли ты дюже могучий? Бороться станем. – Калач, сидевший по левую руку от молодого человека, выставил косматую лапищу. – Я тебя в порошок сотру и зубы им почищу!

Булат усмехнулся, делая круговые движения согнутой в локте рукой.

Он прекрасно осознавал, что его соперник весит как минимум на сорок пять килограмм больше. Крупнее, здоровее… психованнее. Впрочем, чего переживать, если твое касание может ущипнуть нематериальное и по желанию обжечь любую плоть, сотворенную тьмой? Возможно, это единственное полезное, что удалось выжать из Черномикона.

Два месяца назад, когда он только познакомился с Лунославом, в том самом баре, полном трупов, тот зачитал из проклятого фолианта некий запрещенный текст. В результате Булат обрел способность, выходящую далеко за пределы возможностей обычного человека. Но глубоко внутри он подозревал, что Черномикон не даровал, а обличил скрытый талант. Как если бы «ГАЗПРОМ» обнаружил нефть, что испокон веков находилась на одном и том же месте.

– Ты ведь в курсе, что это от мастурбации? – Булат взглядом показал на волосатые ладони Калача.

– Что от мастурбации? – опешил тот.

– Как что? Волосы на хваталках растут.

– Правда, чел? – Замешкавшийся Калач обернулся к подельникам. – А… а у вас тоже из-за этого ладошки волосятся?

– Он тебе зубы заговаривает, кретин! Он… он… – Балда от возмущения не мог подобрать слов.

Воспользовавшись заминкой, Булат схватил противника за подставленную кисть.

Зашипело так, будто на раскаленную сковороду лег нежнейший бекон. Повалил неаппетитный дымок.

Калач засмеялся. Обладая низким болевым порогом, он чувствовал, что аномальное касание чертовидца жжет, но не кусает. Однажды, догоняя в лесу девку, искавшую в ночь на Ивана Купалу цветущий папоротник, он ободрал себе рожу о сухую ветку. И лишь по взгляду пойманной беглянки, то и дело сдвигавшемуся вбок, он сообразил, что оставил где-то позади собственное ухо. Только это и спасло девке жизнь.

– Плевал я на боль, чел. – Калач до хруста стиснул руку чертовидца. – Да и на тебя с колокольни – тоже! – И он действительно харкнул в сотрудника бюро.

Плевок пришелся Булату на левую щеку, вызвав у него гневный тик.

– Ах ты ж, верблюд свинорылый! – Он на миг прикрыл глаза, чтобы они не лезли на лоб от раскалывающей руку боли, и дал ответный залп слюной.

Боягуз с ухмылкой подобрал кочергу, а Балда облизнулся. Рука молодого человека зримо – миллиметр за миллиметром – уступала натиску усердно сопевшего здоровяка.