Чертовка

«Как тебе объяснить, Петруня? Что-то вроде внезапной флейты в привычном гуле оркестра. Безмолвно качающаяся ветка в окне… Печально идущий где-то снег…»

– Очень хорошая, Петруня. Ты знаешь, у нее были глаза… как тебе объяснить… не забирающие, а отдающие. И, как ни банально, зеленые. Изумрудные… Нет! Изумрудные – это слишком стеклянные. У нее другие. Живые изумруды.

– Кажется, представляю, – вздохнул Суслопаров. – Мандраж по коже…

– Она сама говорила, чтобы я ехал, – продолжает Андрей, чувствуя, как весь наполняется сладостной грустью красивого умирания, похожего на закат над холмами Пальмиры под музыку Вивальди. – Сама говорила, чтобы ехал, – он толком не помнит, что она говорила ему и как говорила, но, кажется, что именно так, и он сбивчиво рассказывает Петруне, как они два года встречались, и как она обещала ждать, и что чертовски прекрасные были ее письма, все время прекрасные, пока не стало никаких. – Ведь ясно же было, что я когда-нибудь куда-нибудь уеду, контора же выездная! Зачем тогда было два года встречаться? Я ее не понимаю! Как она себе это внутри выстраивала, – не понимаю! Какие там мысли бродили?..

– Ты же не хирург, Андрюш. Чтобы с женщиной тррр… – что-то лишнее попало Суслопарову в горло, он захрипел и заперхал, но спасся пивом, – чтобы с женщиной встречаться, необязательно знать, что и как у нее внутри фунциклирует. Это даже мешает. Отвлекает. Поэтому они и убегают с гусарами и цыганами, которым на метафизику с антимонией начихать… – тут Петруня понял, что переехал грань, и сгладил, – это я, разумеется, в порядке дежурного бреда, Андрюш.

Но Андрей уже был слишком далеко, чтобы его могли достать мелкие камешки Петруниного нагличания.

– У меня даже не осталось ее фотографии… Как-то не думал об этом, ведь у меня была вся она, – зачем фотографии?..

– Это, может быть, и хорошо, – утешает Петруня, оценивая ситуацию со своей точки зрения. – А то еще Вероника накроет. У них вообще нюх… Ты письма-то хорошо спрятал?

В голосе приятеля Андрею слышится слишком развязная гамма, и он суровеет.

– Ты не трогай Мисюсь. Это просто подарок судьбы – такая жена. Без нее я бы толком и галстук не умел завязать.

– Понятное дело! – коварно соглашается Петруня. – Она теперь опять всего дороже.

– Да! Представь себе! Или ты думаешь, что я собирался ее бросить?

– Ого-го! Пью за повелителя стихий.

– Ты дурак и алкоголик. Может, я и ребенка собирался бросить? Тебя бросали родители?

– У них ничего такого не было.

– Откуда ты знаешь? А?

– Ладно. Успокойся. Все равно я тебе завидую. Безобразие лучше однообразия. Слушай, опять все кончилось. Давай теперь чего-нибудь покрепче.

– Да мне уже хватит.

– Ну вот, я так и думал. С тобой идти пиво пить, – все равно что ехать в пустыню купаться. Надо как следует закончить… Где этот представитель древнего народа? Халдей! Принеси «ладошку» арака, понял? Что он клювом щелкает?

– Говорит, у них не подают.

– Вот те нате, хрен в томате… Знакомая песня… Ну, скажи тогда, пусть принесет откуда-нибудь. Надо напоследок весело закончить… Чего он?

– Говорит, подороже будет.

– Ладно. Пусть тащит, не обидим.

Андрей не помнил, перевел ли он последнее, или Суслопаров уже поднялся на воздушном шаре воодушевления над высотой всех языковых барьеров. Во всяком случае, малый тут же исчез.

На какой-то миг у Андрея блеснуло, как солнце из туч, предвидение:

– Петруня, может, не надо «ладошку»?

– Почему это?

– Мне-то, знаешь, проще, я отдельно живу, а тебе через все посольство топать.

– Не будь роялистом больше, чем рояль. Я же не девка, чтобы ты меня провожал. А на всех этих цербернаров я клал, понял?

– Понял.

– Ничего ты не понял.

– Я понял, что ты на них всех клал.

– Да не в этом дело! Ты просто рад мне еще раз напомнить, как ты безобразно свободен… Молчи, я знаю, что ты не хотел. Просто у всех у вас пещерные понятия о свободе. А классик как говорит? «Свобода – есть осознанная необходимость». Не кивай, не кивай, ты не понимаешь всей глубины… А! Принес, наконец, мурмудон ты мой, молодец, парень куэйс [11] . Тебе сколько, Андрюш? Разбавить сильно? Ледку?.. Так вот, сегодня мной осознана необходимость устроить в этой пивной центр мироздания. И я устроил. Поэтому я свободен. Ха-ха! Спроси его: он верит, что я свободен?.. Ладно, не спрашивай, давай лучше выпьем.

Арак мятной струей легко льется в горло, и внутри долго тает его холодная дорожка.

– Я, Петруня, тоже бы… как-нибудь… Каждый день одно и то же!

– Правильно. Знаешь, чем человек отличается от пчелы?

– Чем?

– Тем, что должен доказать себе смысл жизни.

– Вот я и докажу. Поеду куда-нибудь…

Поначалу туманная, эта мысль стала быстро оседать в голове переливающимся инеем.

– Возьму и поеду прямо сейчас.

– Куда же ты поедешь?

– Какая тебе разница?.. Что, в Сирии некуда поехать?

– Верно, есть места симпатичные… Маалюля ничего, Забадани…

– Дерьмо твой Забадани! Вы все дальше Забадани не ездили. Каботажники! А на севере ты был?

– Куда уж нам в лаптях за паровозом! Да и чего там хорошего?

– Там природа, друг мой. Ширь.