Чертовы котята

Антон спокойно вел машину, не пытаясь обгонять тракторы и другие тихоходные машины и не обращая ни малейшего внимания на нетерпеливые вздохи Юлии.

— Достань наши лыжи, — велела я Антону, когда мы приехали.

Он взглянул на меня, словно лось на муху, но послушался. Толстая, надвинутая почти на глаза шапочка скрывала пол-лица, теплая стеганая куртка, казалось, могла бы выдержать даже сибирские морозы. Идти было тяжело, с непривычки я с трудом передвигалась в горнолыжных ботинках.

На подъемник стояла очередь, но мне показалось, что большая часть толпящихся внизу людей скорее просто любовались окрестностями, чем действительно собирались спускаться с крутого склона. Была здесь пара подростков-сноубордистов и обвешанный профессиональным снаряжением фотограф. Утро выдалось солнечным, и по пути наверх я любовалась видом на Лейсен. Показалось, что среди домов я даже смогла различить шале господина Шагала. Антон стоял в кабине подъемника с равнодушным видом человека, который видел эти красоты уже сотни раз и они ему порядком надоели. Сегодня он уже не так сильно благоухал своей туалетной водой, но все же слишком близко к нему никто не подходил.

Стоило выйти из лифта, как ветер ударил с новой силой. Скорость его была не меньше двадцати пяти метров в секунду; американские туристы дрогнули и повернулись к нему спиной. Я натянула капюшон. Юлия взглянула на карту и на мгновение задумалась, пытаясь определить направление ветра.

— Сложнее всего будет добраться до той опушки. Затем ветер останется с другой стороны горы.

Надо же, как хорошо она разобралась в альпийской розе ветров! Антон помог ей пристегнуть горнолыжные ботинки. Мои крепления почему-то не хотели застегиваться, и Антон нагнулся, чтобы взглянуть. Правый ботинок никак не хотел попадать в гнездо.

— А ну-ка покажи. Да, его следует подремонтировать. Не беспокойтесь, на это не уйдет много времени, — обратился он к Юлии.

Ветер ударил с новой силой, у Юлии от холода начали стучать зубы.

— Я скоро превращусь в сосульку! Спускайся на подъемнике, если не в состоянии справиться с лыжами! Я поехала!

И, не дожидаясь ответа, она сильно оттолкнулась палками и быстро заскользила вниз. Она отлично каталась на лыжах, смотреть на нее было одно удовольствие.

— Что ты сделал с моими креплениями? — заговорила я, когда появилась уверенность, что ветер отнесет мои слова в сторону и Юлия нас не услышит. — Или, скорее, что ты вообще здесь делаешь?

Говорить по-шведски было рискованно, но мне было все равно. Порыв ветра кинул мне в глаза горсть колючего снега, буквально швырнув нас друг к другу.

— Я отвинтил один шуруп, это несложно исправить. Нам надо поговорить. Давай поднимемся повыше, ты же знаешь, что звук голоса идет вверх. Если хочешь скрыться от любопытных ушей, то лучше забраться на вершину.

Я сняла лыжи и поставила их вместе с палками к стене, хотя знала, что здесь они могут стать легкой добычей воров. И направилась к тропинке на вершину горы Хокенхерн. Местами узкая дорожка была почти полностью занесена снегом, так что приходилось держаться за толстый канат, игравший роль перил. Я не боялась высоты, но прекрасно понимала, что, если соскользну с тропинки, я пропала. Мы единственные карабкались вверх, больше таких сумасшедших не было.

Внизу жемчужным блеском сверкало Женевское озеро, вдали синел Монблан. От сильного ветра на глаза навернулись слезы, не спасали даже горнолыжные очки. Борода Давида побелела от инея.

— А теперь рассказывай, — повернулась я к нему. — Где ты был все это время и зачем устроился к Ивану Гезолиану? Ты что, сам не в состоянии умереть, тебе необходимо сунуть голову в волчью пасть и окончить жизнь в страшных муках? Какого черта ты вообще здесь делаешь, идиот?

В лицо дул ледяной ветер, а внутри у меня все клокотало от ярости. Я бы не удивилась, если бы подо мной начал плавиться лед. По небу плыли облака, туман немного рассеялся, стали видны вершины гор. Казалось, моя ярость может сдвинуть снежную лавину, которая сметет все живое: лыжников, детей, коров и продавцов швейцарского сыра. Я не могла говорить связно, лишь повторяла на всех языках: черт, дурак, идиот, дерьмо!

— Хилья, успокойся! — вновь услышала я знакомый голос, от которого в груди разливалось тепло, и я чуть не замурлыкала, как домашняя кошка. — У нас мало времени. Послушай меня. Помнишь, в тот последний вечер, который мы провели вместе, мне позвонили? Я сказал тебе, что это мой шеф.

— Да, конечно помню. — Я вдруг охрипла и закашлялась. — Не сомневаюсь, что ты соврал.

— Это был не шеф, это звонила Гинтаре. Я тебе рассказывал про нее: это литовка, с которой я жил. Она забеременела и сказала мне, что сделала аборт. Но обманула: ребенок все-таки родился.

Это же мне рассказал Транков, когда я была у него в студии в Лэнгвике. Именно тогда я сожгла последний мост и оказалась в его объятиях.