Черты для характеристики русского простонародья

Что касается до другой цели, которую мы имели в виду в этой статье, – она также не чужда литературе. Именно, пользуясь книгою Марка Вовчка, мы хотели привлечь внимание людей пишущих на вопрос о внешнем положении и внутренних свойствах народа [, готового теперь вступить в новый период своей жизни]. До сих пор мы слышали самые разноречивые отзывы о нашем простонародье, и – нечего скрывать – всего громче высказывались [самые] невежественные и враждебные мнения. Литература, по своему существу долженствующая быть проводником идей просвещенных, а не невежественных, сделала, однако, очень мало по этому вопросу, который теперь для нас несравненно важнее не только пиитического описания разных видов розы или лекций о санскритском эпосе, но даже и всех достоинств г-жи Свечиной{18}. Мы можем насчитать в нашей литературе ряд имен вроде статского советника Григория Бланка, магистра Николая Безобразова, графа Н. Толстого, графа Орлова-Давыдова и т. п., можем припомнить мнения вроде того, что грамота портит мужика, что палка необходима для порядка в народе, и т. д. Но мало наберем мы людей, которые бы с любовью и знанием дела старались восстановить пред публикой достоинство народа и защитить его [полное] право на [участие во всех преимуществах гражданской жизни]. Против мракобесия и палки восставали много; но и тут самые блестящие статьи были написаны с точки зрения отвлеченного права и общих требований цивилизации [, и едва ли была хоть одна статья, в которой бы толково разбиралось, до какой степени и при каких условиях наш народ может обойтись без палки и не получить вреда от грамоты]. Видно, к сожалению, что литература наша еще мало имеет общего с народом. Участь рассказов Марка Вовчка служит новым тому доказательством; уже около двух лет они известны публике из «Русского вестника»; в начале нынешнего года вышли они отдельной книжкой, а журналы наши до сих пор едва сказали о них «несколько теплых слов», по журнальной рутине. А пополнялись они в это время важными рассуждениями о первой любви, о художественности г. Никитина, о нравственности Елены в «Накануне» и тому подобных художествах{19}. Один критик взялся было сказать свое слово о Марке Вовчке, да и то доказал только полную несостоятельность свою – говорить о предмете, так далеко превосходящем его разумение…{20} [Неужели же так и суждено нашей литературе навсегда остаться в узенькой сфере пошленького общества, волнуемого карточными страстишками, любовью к звездам и боязнью пожелать чего-нибудь страстно и твердо?] Неужели только эта грошовая «образованность», делающая из человека ученого попугая и подставляющая ему вместо живых требований природы рутинные сентенции [отживших] авторитетов всякого рода, – неужели она только будет всегда красоваться перед нами в лучших произведениях нашей литературы, занимать собою наших талантливых публицистов, критиков, поэтов? Не пора ли уж нам от этих тощих и чахлых выводков неудавшейся цивилизации обратиться к свежим, здоровым росткам народной жизни, помочь их правильному, успешному росту и цвету, предохранить от порчи их прекрасные и обильные плоды? [События зовут нас к этому,] говор народной жизни доходит до нас, и мы не должны пренебрегать никаким случаем прислушаться к этому говору.

Читатели, признающие истину этих соображений, – надеемся, – [поймут и] извинят нам длинноту нашей статьи.

Примечания

В прямых скобках [] приведены те места, которые были изъяты по требованию цензуры из первоначальных журнальных публикаций статей и восстановлены впоследствии в первом издании Сочинений Добролюбова, подготовленном к печати Н. Г. Чернышевским в 1862 г.