Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)

- Никто пока никаких обвинений и не выдвигал, - сказал Дима. - И я не считаю это рациональным. Все слишком эфемерно для позитивных гипотез и, тем более, не вижу пользы от этого... как? ("Горе от ума", - подсказали со стороны) точно, будет полное горе от ума.

- Погоди, - спокойно погрозил пальцем Бока. - Неужели ты действительно видишь здесь некие последствия? Последствия?! Здесь?!

- Отрицать такое тоже глупо.

- Город Глупов и его обитатели.

- Нет, нет, подожди, - вступился внезапно разволновавшийся Вадим, отчего достаточно резво вскочил на свой стул без всяких костылей. - Давай прежде всего будем людьми, а не дрессированными собачками, которые гавкают по разрешению. Нас ни о чем не спросили, так будем молчать. Гордые и все в белом. Тебя, Бока, я не понимаю - запал проворовавшегося обвинителя надо сдерживать. Если кому и говорить, то Оксане.

Это оказалось кодовым словом, выключившим звук в классе. Все замерли. Славе было исключительно плохо. Как будто в кошмарном сне скользишь сквозь бредовые слова, приобретающие от бесконечного повторения вес и характер, белесый цвет и дьявольскую прилипчивость. Они звонят в голове и в короткие промежутки походов в туалет, лишь слегка пригасая от яркой лампочки, хватают за руки, кричат и шепчут в уши, прыгают в зеркале до чистки зубов. Культура Два... Культура Два... Культура Два... Нет здесь ни намеков, ни развратного подсознания. Просто усталость и просто слова - без смысла, как и все остальное. Стоит потерять смысл в себе, усомниться, тогда приходят слова, глупые, никчемные, лживые.

Ноябрь продолжал плеваться снегом. Тягучей, белой, липкой слюной приближающейся болезни. Смачно, точно, обильно. Стекло спасало от соприкосновения с холодной мокротой, но не избавляло от мерзкого чувства, замешанного на боязни момента, когда все-таки придется подставить лицо презрению.

- Я ничего не помню, - сказала Оксана.

- Момент истины, - откомментировал громовым шепотом Криницкий, - в августе... э-э-э...

- Я ничегошеньки не помню, - горько сказала Оксана.

- Я не могу ничего вспомнить! - выкрикнула она в спину Ольги. - Не мне судить... нет здесь подсудимых. Никто ничего не сможет вспомнить. Как во сне - снится ностальгия пыльных и солнечных мест, но кроме стертых чувств ничего больше и не остается. Откуда мы все можем знать? Вдруг нам всем стоит встать на колени и на него молиться? Вдруг там ничего и нет... Пустота. Давайте уж заодно и судьбу, бога осудим.

Последние слова она говорила с жутким спокойствием. Как если бы встретил равнодушного близкого друга и тот бы ответил на недоумение, что да-да, не ошибся, это он и есть, все прекрасно помню, ну а дальше-то что?

- Процесс.

- Не выйдет, - помахала рукой Ольга. - Как юрист, то есть - будущий юрист, заявляю. Материальные свидетельства преступления отсутствуют. Достоверных свидетельств и вменяемых свидетелей нет. Первым бы я исключила Вову - это уже мистицизм в чистом виде. Байки и слухи, передаваемые шепотом, тоже не в счет. Потерпевшие, кстати, отсутствуют. Мало ли кому что приснится.

Дверь Валентина Александровна не закрыла и стало слышно нарастание в недрах школы непонятного шума, очень похожего на прорыв Асуанской плотины.

- У меня для вас пренепреятнейшее известие, - сообщила она и предупредила, - Только не надо мне напоминать, что это из "Ревизора". Сейчас передали штормовое предупреждение. Возможны сильные заносы на дорогах. Поэтому занятия отменяются. Иногородние жители отправляются на автобусы, а местные - просто по домам. Теперь можете "ура" кричать и в воздух чепчики бросать.

- Закат Европы, - признал цитату Вадим.

- Ты обижаешься?. - спросила Оксана. Рев к этому моменту, как в школе, так и в классе приутих, щелкали торопливо замки портфелей, боящихся отмены непогоды и очередного вскрытия, в кабинет заглядывали исключительно красные лохматые головы, испуская боевые вопли вышедших на тропу войны сименолов, пролетали сумки и расправившие крылья учебники.

"У-у-у", - не открывая рта ответил Слава, сам не понимая как следует интерпретировать его интонацию. Нечто среднее между горловыми "Угу" и "Нее". В конце концов, это действительно неважно. Сейчас. Тут. Тогда и там это тем более станет непринципиальным. Ни для кого. А он сам забудет. Может быть. Слава взял ее за руку и потянул к выходу.

Валентина сидела на горячем узком подоконнике, поставив между ног длинную указку, словно рыцарский меч, уложив на обмотанную изолентой рукоять свои узкие кисти, а на оттопыренные большие пальцы - выдающийся подбородок. Смотрящие на обитые кончики туфель глаза придавали ее лицу скорбно-злое выражение и поэтому никто не решился сказать "до свидания" или втихоря пробормотать "ура". Только Криницкий пробурчал что-то насчет человека в футляре, но, кажется, это было домашним заданием.