Червоточина

Нича же перевел взгляд на «Витечку», который как раз нанес последний удар и, вытерев со лба пот ладонью, поднял валяющийся стул, а затем и уселся на бывшее место Студента. И если явление последнего сразило Ничу до икоты, то сейчас он от изумления даже икнуть бы не смог. Только разинул рот да хлопал глазами.

Перед ним сидел не кто иной, как Виктор. «Их» Виктор! Тот самый Витек, которого несколько часов назад он оставил с Соней и Юрсом в ненормальной «хрущевке».

2

Соня все еще сидела в спальне, когда из соседней комнаты раздались удары, от которых задрожали пол со стенами и стала покачиваться люстра. Но эти громкие звуки не смогли отвлечь ее от мыслей, обдающих, казалось, все тело подобно контрастному душу – то обжигающе горячей, то леденяще холодной волной. Даже не вполне мысли… Трудно сказать, чего там было больше – разума или чувств. Одно понимала сейчас Соня: ей ни к чему больше жить. Нельзя оправдать то, что произошло в той страшной комнате, помутнением рассудка, гипнозом, внушением неведомых сил. Даже под гипнозом человек остается самим собой. Мало того, именно под гипнозом он становится действительно настоящим, освобожденным от самоконтроля, от той невольной утешительной лжи, которой каждый человек приукрашивает себя не только перед другими людьми, но и перед самим собой. Если тебе ненавистна сама мысль об убийстве, то и под гипнозом ты не сможешь убить. Если честь и порядочность – основы твоей истинной сущности, то никакие внушения не заставят тебя развратничать и говорить людям мерзости.

А она смогла. Сумела быть развратной, похабной и мерзкой. Да что там сумела! Ей не пришлось прилагать к тому никаких усилий. Казалось, ей даже… нравилось быть такой! Так, значит, она такая и есть? И что теперь? Продолжать притворяться, что она совсем не такая, что она – бедная невинная овечка, белая и пушистая?.. Нет, если пушистая и белая, то, скорее, козочка… Тьфу ты! Какая козочка?! Настоящая коза! Козлиха.

Соня разозлилась и зашипела, как горячая сковородка, сунутая под струю воды. Новый удар из-за стены заставил ее вздрогнуть вместе с полом, и мысли вернулись в прежнее русло. И если до этого они обжигали ее стыдом, то теперь обволокли липким холодным страхом.

Что она сделала?! Что сказала маме, когда та неведомо какими путями сумела найти ее, прийти к ней?.. И что она делала и говорила потом при маме!.. Ведь мама все видела и слышала, она это знает точно. А это значит… Это значит, что у нее теперь нет мамы. Точнее, это у мамы больше нет дочери. Потому что теперь она не сможет посмотреть маме в глаза. И даже если вернется… Впрочем, стоит ли? Зачем возвращаться? К кому? Куда? Разве что сразу в публичный дом. Или куда там? На панель?.. Да нет, тогда уж лучше в петлю.

Соня подняла глаза. Люстра продолжала покачиваться. Нет, лучше не к люстре. В ванной змеевик трубы отопления идет достаточно высоко по стене. И в ванной можно закрыться, чтобы никто не помешал…

А кто ей помешает? Виктору совсем не до нее, он снова долбит стены. А Коля…

Нет! – чуть вслух не закричала Соня и схватилась ладонями за вспыхнувшие щеки. Нет-нет-нет! Никакого Коли больше нет, как и мамы! То, что она говорила ему… И то, что он говорил ей… И пытался с ней сделать!.. А ведь она… она любила его!.. Да что там, она и сейчас его любит! Того, кого не должна больше любить, того, кто недостоин ее любви и чьей любви она тоже недостойна.

Соня затрясла головой, разбрызгивая слезы. А потом резко поднялась с твердым намерением пойти в ванную и сделать то, что представлялось единственно верным. Ведь как будет хорошо, когда ничего не станет! Как будет легко и спокойно. Точнее, как будет никак!.. Или?.. Соня вдруг вспомнила Ничины размышления о том, что смерть может быть выходом из этого нелепого мира, дверью, ведущей назад, домой. Но ведь туда-то ей теперь не надо! Так что же делать? Как же ей быть?.. Разве что попытаться сделать это здесь, чтобы потом, если это и впрямь вернет ее в родной мир, уйти уже из него, на сей раз окончательно. Но что, если и смерть не принесет избавления? Что, если она перенесется прямиком в тот ад, что творится сейчас в ее душе, только он станет уже осязаемо-материальным? И оттуда уже не будет дверей никуда. И длиться это будет вечность!

Так что же ей делать?!.

* * *

Разум готов был взорваться, разлететься по спальне дымящимися осколками, и кто знает, насколько близко она была в тот миг от безумия, но из состояния сконцентрированных в густую массу отчаяния и ужаса ее вывел мягкий, но сильный толчок в ногу.

Соня от неожиданности села. Рядом с ней стоял Юрс. Волк снова ткнулся ей лобастой головой в колени, явно пытаясь привлечь к себе внимание.

– Что? – спросила Соня у зверя.

– Там, – мотнул головой Юрс. И попятился к двери, не отрывая цепкого взгляда от Сониных глаз. – Туда.