Чешская рапсодия

Кавалеристы не слезали с лошадей. Войтеха Бартака Киквидзе взял к себе адъютантом вместо погибшего Ромашова. Батальон Бартака принял Ян Пулпан. Он был еще не совсем здоров, но в лазарете не чувствовал себя на месте. Для охраны штаба дивизии Бартак взял с собой Конядру с его чехами: Шамой, Ганоусеком, Аршином, Долиной — и Лагоша с его немецкой пулеметной тачанкой на резиновых шинах, с русскими повозочными Иваном Ханженко, русоволосым весельчаком Костей Обуховым и Михаилом Коростылевым. Начдив ни словом не возразил. Позднее он сказал Сыхре:

— Тебя и Войту после войны пошлю в военную академию. Говорите что хотите, а вы должны остаться в Красной Армии.

Сыхра улыбнулся. Его захлестнула теплая волна, и кровь прилила к лицу. Много раз он уже слышал эти слова, и они радовали его больше, чем любая публичная похвала. Свернув цигарку, он ответил:

— Василий Исидорович, поступайте как знаете. Мы с Войтехом служим своей родине здесь. — Сыхра осекся, испугавшись, не слишком ли высокопарно он выразился, но, увидев внимательный взгляд начдива, гордо вскинул голову. — Признаться, не хотел бы я отказываться от советского гражданства после всего этого. Можете себе представить, что это для меня значит.

Киквидзе весело рассмеялся:

— Когда вы собираетесь пожениться с Марией Голубирековой?

Цигарка дрогнула в губах Сыхры, и опять кровь бросилась ему в лицо.

— Пока что я об этом не думаю. Войтех тоже не может видеть Катю, когда ему вздумается, и потому не спешит с женитьбой. И я это одобряю. В России нынче молодых вдов больше чем достаточно.

Киквидзе сосредоточенно разглядывал карту окрестностей Ярыженской, водя по ней концом кинжала с серебряной рукояткой, но лоб начдива был светел, словно он не думал о том, что делает.

— Знаешь, Сыхра, чему я у вас, чехов, научился? — обернулся он. — Терпению. Такое качество очень ценно для командира, если он, конечно, точно знает, когда это терпение должно кончиться.

— Нас этому научила необходимость, Василий Исидорович, — сказал Сыхра, — Ведь нам пришлось веками ждать, пока наконец развалится Австрийская империя и наша страна станет независимой. А те чехи, которых вы узнали здесь, не все рабочие, есть и студенты, например Конядра, Бартак и я. Но и мы вышли из бедных семей и ненависть к господам унаследовали от отцов.

Киквидзе кивнул.

— Хотел бы я побывать в вашей стране… А вас приглашаю к нам в Грузию!

Белые наступали на Зубриловский волнами. После артиллерийской подготовки чеканным шагом шли кадеты и, приблизившись к позициям красных, открывали огонь. Казаки налетали, словно их гнал по заснеженному полю степной ветер, и, натыкаясь на огонь пушек Вайнерта и Борейко, поворачивали в степь, и издалека обстреливали Зубриловский с пулеметных тачанок, поставленных на полозья. Белые действовали яростно.

Однажды к Бартаку подбежал Шама, глаза его горели, как у дикого быка. Войта в этот момент рассылал ординарцев с приказами командирам полков.

— С чем пришел, Ян? — нетерпеливо спросил Бартак. — Ты сегодня что-то весь горишь.

Шама пропустил это мимо ушей: он и сам знал, что лицо его такое же красное, как волосы на голове.

— Товарищ адъютант начальника дивизии! Полковника Книжека нам уже не достать. Ребята из конной разведки видели его труп в степи. То ли его пулемет скосил, то ли кто-то из белых — Книжек, видно, собирался дезертировать.

Бартак нахмурился, посмотрел на пунцовое лицо Шамы прищуренными глазами.

— Ладно, доложу начдиву! Подошел Сыхра.

— Хорошо, что ты тут, Ян. Срочно нередай Ондре Голубиреку, пусть Интернациональный полк готовится отразить атаку: казаки скапливаются в степи.

— Слыхал, Шама? — подхватил Бартак. — А вот это отвезешь в Титовский полк[8] — Бартак сунул ему пакет с приказом.

Ян Шама щелкнул каблуками, шпоры звякнули, и он выбежал. Вскочив в седло, он помчался, пригибаясь к гриве коня, будто она могла защитить от пуль, летящих вокруг, как шершни. Лошадь проваливалась в сугробы, раня себе ноги о твердый наст.

Вскоре вышел из избы Киквидзе с Бартаком. Мелкий снег, гонимый сильным ветром, хлестал в лицо. Аршин подвел командирам лошадей и, кивнув Конядре и Долине, поехал вслед за начдивом и его адъютантом.

— В такую погодку я бы собаку не выгнал из дому, — бросил Ганза, — не то что самого себя! А вот нашему Василию Исидоровичу нипочем…

— Если она белым нипочем, то нам и подавно, — буркнул в ответ Йозеф Долина.

Конядра обогнал их и поскакал вслед за начдивом и адъютантом. Ветер трепал его светлую бородку. Вдруг начдив обернулся к нему:

— Товарищ Конядра, что скажете, если мы пошлем вас в пятый кавалерийский? У Волонского опять нет заместителя, и он просит вас.

Матей выпрямился в седле.

— Я выполню любой ваш приказ, товарищ Киквидзе, но во втором Интернациональном я чувствую себя как дома.

— Хорошо, — улыбнулся Василий Исидорович, подмигнув Бартаку. — Тогда сделаем, как предложил товарищ Бартак: сформируем отдельный кавалерийский батальон, подчиненный непосредственно мне. Назначаю вас командиром этого батальона. Согласны?

— Согласен!