Чешская рапсодия

Артынюк выкатил свои водянистые глаза. Усы и борода, облитые водкой, блестели. Он проблеял:

— Что ты сказала?

— Марфа, говорю, и чех любили друг друга.

— Черт их возьми! — взревел вдруг Артынюк. — Любили, любили! Сука она была, вот кто! И знай — я хотел только, чтоб гайдамаки показали ей, где ее место, приструнили бы ее, а такого у меня и в мыслях не было, верь мне, Наталья...

Наталья окаменела; она медленно собиралась с мыслями, презрительно глядя на Артынюка, который низко клонил голову к столу, держа у обвислых губ стопку водки. Он ведь и к ней приходил, пока пленные в лесу были, только что цветок на рубашку не нацепил. Обещал, грозил, деньги совал. А она смеялась — еще бы, мужик хорохорился, как старый гусак... Послала его к учительнице. Он и стал ходить к ней, а когда экономка уехала на день-два к родителям в Диканьку, приводил Шуру к себе. Пили и ели, и Наталья прислуживала им. «Смотри, никому ни слова, не то прогоню!» Подарки ей носил. Шелковый платок она взяла, шерстяную цветастую юбку тоже, а денег — ни копейки. Как-то бесстыдник признался, что ему бы лучше Марфу... Наталья обрела дар речи.

— Гайдамаки хозяйку все равно бы сгубили, — сказала она холодно, — но до этого ох и натерпелась бы она! Мыто знаем, что они хотели сделать с женщинами в Диканьке. Так вот для чего вы их позвали?

— Убирайся! — прорычал Артынюк. — Чего встала? Проваливай! А тело уберите из дому, сегодня же, немедленно!

Кухарка выбежала. Овчарка Марфы, стоявшая за дверью, понуро поплелась за ней. Нюся спала, лоб ее был нахмурен. Возле нее лежал Михал Лагош. Кухарка прикрыла их поплотнее, накинула на плечи платок и пошла к пленным в сарай. На небе — ни облачка, и луна как рыбий глаз. Тень неотступно тянулась за Натальей. Овчарка рыла носом снег, как будто искала потерянный след. Наталья запыхалась от быстрой ходьбы.

— Дайте посидеть с вами, мужики, я от ненависти себя не помню, — сказала она с порога.

Пленные освободили ей место у печки.

— Ох и надымили! — прокашлявшись, она передала им свой разговор с Артынюком.

Вайнерт переглянулся с Долиной, с Бедой и сказал: — — Что мы теперь можем изменить, Наталья? Хотя, впрочем... — он повернулся к Барборе и Ганоусеку. — Как думаете, ребята? Не стесняйтесь, говорите прямо.

— Давайте и на него донесем? Пошлем анонимное письмо, и все тут! — сказал Ганоусек. — Что-нибудь за ним да найдем, особенно если нам помогут здешние женщины.

— Правильно! — вскричал Барбора. — Слыхали мы, тут арестованных первым долгом избивают, а после и подбавляют на допросе. Так что ему хоть по шее накостыляют как следует.

— Придумали тоже! — угрюмо сказал Долина, не спуская глаз с Вайнерта. — Анонимка — это мерзость. Артынюк — барин, ото всего откупится, Чернигов — это вам не Киев, тут еще не большевистская власть. Надо придумать что-нибудь другое.

Наталья несколько успокоилась. Драгун Беда пошел ее проводить с намерением войти в ее новую комнатку, но Наталья с порога повернула его. А чтоб не сердился, погладила и торопливо поцеловала его в небритое лицо.

Проводить Марфу высыпало все село, за исключением грудных да безногих.

Натальина кутья мало кому пришлась по вкусу. Иван к ней даже не притронулся, зато напился и все проклинал нечистого, черного Ирода, которому место в аду.

Погода наконец установилась, мороз словно залег где-то в степи, как сытый волк, солнце пригревало. Пленные запрягли обе пары саней, сработанных осенью за три дня Шамой и Ганоусеком, и отправились перевозить к Десне последнюю партию древесины. Артынюк еще на кладбище сказал Долине, что поедет с ними — посмотрит, сколько они сделали за то время, пока он был в Киеве. Для себя он приказал оседлать коня, на котором ездил Бартак. При виде огромной кучи бревен на берегу реки он смягчился. Долина, Вайнерт, Лагош, Барбора и Ганоусек сгружали бревна с саней и укладывали их в штабеля, а Беда, который никогда ни о чем не забывал, пошел разбить замерзшую прорубь — в нее недавно свалился Бартак: нужно будет напоить лошадей, когда те сжуют сено. Артынюк высказал опасение, не простудятся ли лошади, но Беда только усмехнулся:

— Что вы, ваше благородие, пока вода лошади до желудка дойдет, согреется, я в этих делах человек опытный.

Душа лесничего радовалась при виде того, как ловко пленные складывают бревна. Когда они закончили разгрузку очередной подводы, он извлек из своей сумки головку сыра, большой кусок сала, хлеб и поделился с пленными. Нашлась и бутылка водки, которая пришлась очень кстати. Власта Барбора, выпив, стал разговорчивым:

— Ваше благородие, мы только пленные, и наша родина за тысячу верст, там остались самые дорогие нам люди, но Марфу Никифоровну мы не можем забыть. Только о ней, бедняжке, и говорим. Такая замечательная была женщина... — Барбора исподтишка наблюдал за лесничим. Долина и Вайнерт все еще отказываются посылать донос на Артынюка, может, считают — мало ли что выдумала кухарка... Вот почему Барбора следил за Артынюком и ждал, что он ответит.

— Думаете, ребята, я сам не мучаюсь? Сам все время о ней вспоминаю. Наталья ее не заменит.