Чешская рапсодия

Шама взял бумагу в руки и начал разбирать русские буквы. «Товарищи, желающие вступить в ряды социалистической армии, должны явиться с оружием в штаб чехословацкой Красной гвардии по Фундуклеевской улице, дом 51, где они и будут размещены».

Шама проглотил слюну.

— Хорошо, — произнес он, — а может, вы скажете, как мне попасть в Киев, на эту самую Фундуклеевскую улицу?

— Там теперь немцы. Поезжай с нами в Тамбов.

— И поеду! — вдруг хрипло воскликнул Шама. Картинки южночешской деревни растаяли в его воображении. — Могу отправиться хоть сейчас.

Солдаты улыбнулись, а тот, что поменьше ростом, возразил:

— Постой, постой, еще переночуй здесь, утром в шесть часов встретимся на вокзале. А теперь помоги нам. Скажи, есть в лагере пленные?

— Тысячи, ведь лагерь для них и построен.

— Это мы тоже знаем, я хотел сказать, чехи.

— Где теперь в России или на Украине нет чехов? — усмехнулся Шама. — В одном нашем бараке насчитаешь человек сорок.

Старший солдат похлопал Яна по плечу:

— Спасибо, пойдем теперь к ним!

Они пожали Шаме руку. Оба были против него мозгляки, а руку стиснуть могли — ладони их затвердели от лопат.

— Стой, — опомнился вдруг растроганный Шама. — Как вас зовут-то, ребята?

— Меня — Ян Пулпан, — сказал усач.

— А меня — Отын Даниел, — засмеялся коренастый. — Ну, теперь на душе у тебя спокойней?

Ян Шама смотрел им вслед со смешанным чувством. Он не мог бы сказать, что поступил поспешно, опрометчиво. Еще в больнице тот же Петник часто толковал, что и чехам нужно создать социалистическую армию, которая закалилась бы в России, чтобы быть готовой к выступлению, когда в Австро-Венгрии и в Германии вспыхнет пролетарская революция. И еще говорил этот портняжка, что каждый классово сознательный социалист-интернационалист обязан с оружием в руках защищать русскую революцию. Я из этого портняжки одним махом мог бы дух вышибить, ухмыльнулся Шама, а он вон как! Призывает людей в революцию, будто скликает на гулянку...

Мадьяр притащился на дежурство вовремя. Шама пожелал ему доброй ночи, спросил еще, что сегодня плавает в вечерних щах, и заспешил к своим нарам. Едва переступив порог караулки, услышал беспалого русского:

— Попомните мои слова: теперь уж никому революцию не задушить!

Шама весело улыбнулся.

— Ты язык-то не распускай, парень, иной раз ведь и у горшка с похлебкой уши есть, — остановил беспалого другой русский. — Сразу видно, не сиживал ты на деревянной лошадке.

— Сиживал, брат, да четыре раза, — отозвался беспалый со скрипучим смехом.

— И с мешками песка на ногах? — продолжал осторожный.

— И с мешками, голубчик. Царь-то ласков был к своим солдатам, забыл, что ли?

* * *

Саратовский вокзал — уродливая группа строений, особенно в сумраке раннего утра, но Яну Шаме было не до того, он даже не задержал внимания на разрушенном домике у вокзала, хотя с самого начала войны его глубоко расстраивал вид домов, обращенных в развалины артиллерийским огнем. Шама пришел сюда на рассвете, но ни в семь, ни в восемь часов вчерашние красные чехи не явились. «Уж не разыграли ли они меня? — пришло ему в голову. — Попадись они мне в руки, я из них наделаю фарш для колбасы!» В больницу он возвратиться не мог:, на пост не явился, еще посадят на деревянную лошадку, и бог знает, что с ним будет дальше. Последние копейки он истратил на чай, и в кисете у него осталось лишь на одну завертку махорки. Ладно, поедет в Тамбов сам, как-нибудь обойдется... Правда, он представлял себе давку в поездах, люди там валяются прямо на полу, наступают друг на друга, и среди них — какие-то грязные бабы, и воры, и спекулянты... Вдруг за дверьми послышался грохот, и Шама увидел: вошли вчерашние солдаты, и с ними сорок чехов, которых Шама знал по лагерю. Среди них был и Карел Петник. Ян воспрянул духом, они с Петником схватились за руки и все смотрели друг на друга, словно вокруг не было вокзальной сумятицы и суеты, не было той неразберихи, которая за три часа напряженного ожидания довела Яна до точки кипения.

— Куда теперь? — спросил Шама Даниела.

— В Тамбов, конечно.

Пулпану и Даниелу некогда было болтать. Они пересчитали добровольцев, усадили их в вагон, и поезд вскоре тронулся. По дороге добровольцы начали было поверять друг другу, правда с некоторым недоверием, перипетии службы в австрийской армии и пребывания в плену, но скоро бросили.

Шама и Петник глядели в окно на заснеженные поля. Волнующимся белым морем простирались они вдоль железной дороги, уходя в бесконечность. Местами из-под глубокого снега торчал одинокий хутор или небольшой лесок, а надо всем в сверкающем воздухе кружили степные орлы.

— До каких мест допустили степь! — проговорил Петник.

— Я сказал бы другое, — отозвался Шама, — как это у господ хватало денег на шампанское, а вот на паровые плуги нет! Наш Шварценберг тоже пил шампанское, но в меру и поэтому на каждые три двора имел по одному такому плугу. Пахал я таким. Неплохая машина.