Чешская рапсодия

Легионеры потянулись к красноармейцам, расселись на шпалы запасного пути, заросшего высокой лебедой. Ее терпкого запаха не могла заглушить даже махорочная вонь.

— Пришли утешать нас, — хихикнул Кавка на ухо Качеру. — Но ничего, наш прапор даст им прикурить! Если нет, то я на него рассержусь.

Прапорщик Конядра услыхал это, но с непроницаемым лицом уселся на шпалы. Ян Пулпан опустился рядом. Обнял бы он этого прапорщика, да погоны мешают. Ян скрестил руки на груди, оглядел всех собравшихся и громко, чтобы все слышали, заговорил:

— Мы обещали рассказать вам, как было дело в прошлом году в Петрограде, но это долгий разговор. Скажите сначала вы, брат прапорщик, что вы слышали об этом в Легии, а я уж доскажу остальное. Петник, переводи Головачеву, не хочу, чтобы Володя сидел среди нас как глухой. Ведь это его заслуга в том, что сидим мы вот так беззаботно. Да... Петроград. Оказался я там в прошлом году летом, а наша социал-демократическая организация уже и тогда не сидела сложа руки, хотя и не была еще достаточно революционной, как мы это понимаем сегодня. Но говорите сначала вы, брат Конядра.

Прапорщик закурил, бросил быстрый взгляд на Пулпана. Этот не станет хитрить, у него честное лицо. Взглянул на Кавку — тот сидел напротив, подавшись вперед. Легионеры напряженно ждут, что расскажет их командир. Он сжал губы.

— К сожалению, я могу рассказать только то, что слышал от легионерского агента, у которого в прошлом году были какие-то дела в министерстве Керенского, — начал Конядра.

Солдаты, сидевшие до сих пор поодаль, встали, подошли ближе. Прапорщик повысил голос. Он словно сожалел, что не мог ничего рассказать из личного опыта.

— Агент наш рассказывал невероятные вещи...

Конядра говорил короткими фразами — так много накопилось в его душе, говорил живо, как непосредственный участник. О разгроме типографии «Правда», о бурных сходках на Путиловском заводе, об уличных боях рабочих с юнкерами и казаками, о подпольных большевистских комитетах и о тех, кого объединяло и воодушевляло имя Ленина.

— Вы видели Ленина? — спросил он Пулпана.

— Нет еще, но обязательно должен увидеть раньше, чем уеду из России, — ответил тот.

Конядра удовлетворенно кивнул. Вот тоже цель... Хочет увидеть Ленина и после этого вовсе не желает умирать, наоборот, собирается продолжать борьбу за его идеи. Не может быть, чтобы Ленин был таким, каким его изображали легионерские офицеры. Иначе почему же человек, сидящий сейчас рядом, полон такой твердой веры, такой непреклонной убежденности!

Прапорщик снова закурил и в две затяжки сжег половину папиросы. Как мог тот агент не видеть штурма Зимнего дворца? Конядра задавал ему этот вопрос, агент только кисло усмехался: «А мне до этого дела не было». Уклончивый ответ...

Конядра стал передавать слышанное от другого легионера: с каким энтузиазмом, презирая смерть, рвались большевики в Зимний дворец. Как кучку мусора, смели они юнкеров и офицеров, а женский батальон разогнали раньше, чем эти неистовые женщины успели опомниться.

— Я был при этом, — прервал его Пулпан с ноткой тщеславия и гордости в голосе. — Сперва мы жалели этих ополоумевших дамочек, но, когда они открыли по нас огонь, тут уж мы отрезвели. Они были как дикие кошки и умирали с ненавистью в глазах. Никогда не забуду этих бешеных.

— Неужели не могли вы как-нибудь обойти их и взять в плен? — удивленно воскликнул Кулда. — Убивать женщин — свинство, а если у них дома дети? Я бы не мог, ради спокойствия своей души я бы этого не сделал!

— Их позиция была перед самым входом во дворец, — возразил Пулпан. — А у «максимов» и «лъюисов» стояли ящики с патронными лентами. Нет, нельзя было их обойти. А у нас разве дома нет детей? Но всех мы все равно не переловили. Оставшиеся в живых затерялись в суматохе. Ты и не представляешь, что за кутерьма была!

Прапорщик задумчиво произнес:

— Революция — всегда дело кровавое, иначе нельзя, И солдат, знающий, ради чего он борется, должен иметь железное сердце, брат Кулда. Ну, закончим эту беседу, вы ведь придете еще, товарищи, я приглашаю вас сегодня же, пополудни. Но я не вижу вашего гусита Шаму, возьмите его с собой. И вы, Владимир, приходите тоже. — Светлые глаза прапорщика потеплели. — А вы, товарищ Пулпан, подготовьтесь, я попрошу вас рассказать подробно об операции Красной Армии под Нарвой. Вас, конечно, было меньше, чем немцев, и я хотел бы узнать, как это вы заставили их отступить. Я читал об этом в газетах, но официальные сообщения сухи, одна пропаганда. А мне интересно то, что творилось во время боя в вашей душе, понимаете? Что всех вас удерживало вместе и не позволяло пятиться перед превосходящей силой противника?

— На это я могу вам ответить сейчас, брат прапорщик. Мы знали, нельзя нам поддаваться. — Пулпан с веселой улыбкой подал руку офицеру. — Ну, мы придем после обеда, вместе-то не так скучно ждать встречи с Красновым. И Володя с нами придет. Так, Володя?

Головачев мотнул чубом, вылезающим из-под фуражки, и, подойдя к Конядре, подал ему руку.