Чешские юмористические повести

— Ага! Выключатель! — спохватился хозяин.— Ми-ну-точ-ку! — и помчался в конец темного коридора. Было слышно, как он вертит выключателем.— Странно, наверное, здесь кто-то…

Вернувшись к нам, он щелкнул зажигалкой и посветил на потолок:

— Ну конечно, опять вывинтили лампочку! Наверное, горничная! Я ей говорил, если гость жалуется, что не горит настольная лампа, отвинти верхнюю, с потолка, и вверни в настольную. Так ей, видите ли, лень лишний раз сходить за стремянкой!

— Все это хорошо! — вмешался я.— А если гость жалуется, что, наоборот, настольная горит, а верхняя нет?

— Это ее дело! — коротко бросил хозяин.

— Так где же дворник, когда наконец уберут столы? — заволновался секретарь.

— Можно вас на минуточку, пан Гимеш! — хозяин доверительно взял молодого человека под руку и отвел в глубь коридора.

— А нельзя оставить, как есть? Мы ведь затопили, подмели… Послушайте, пан Гимеш, ведь я от этих ваших лекций ничего не имею и, если не будет ресторанного обслуживания, мне придется спросить с вас пятьдесят крон за помещение, свет и отопление — это, конечно, немного, но, может быть, все-таки… а?

Публика постепенно прибывала. Каждый оставлял в глубокой тарелке свой добровольный взнос.

Наконец вошли и мы. Я пробрался в переднюю часть зала, где горела раскаленная докрасна железная печурка. Бросил пальто на пыльное пианино. Пани Мери села за первый ряд столов. Пан Гимеш откуда-то волок ломберный столик.

— Вам не темно, маэстро?

— Ничего, сойдет…

— Сейчас принесу свечку и минеральную воду!

Была уже половина девятого. Места за задними столами потихоньку заполнялись.

Кельнер стал собирать заказы.

— Один чай, сию минуточку принесем… с ромом… одно пиво — черное? Светлое? Кофе, пардон, три кофе и что-нибудь к нему… одна сливовица. А здесь что мы закажем? Вам что-нибудь угодно, сударыня? Да, да, к вашим услугам, а что желают молодые дамы?

Я опять вышел в коридор.

— А народу собралось вполне прилично! Наконец-то все идет как надо! — потирал руки секретарь.— Представитель местного школьного совета уже здесь, из окружного просветительского общества пришли, пришел тренер пожарной команды, учитель начальной школы, пан Ширек, знаток флоры и фауны нашего края, культурнейший человек, вы должны непременно с ним познакомиться. Пришли два преподавателя городского училища — наш художник, учитель гимназии Кадлечек просил передать, что подойдет чуть позже, он писал портреты всех наших бургомистров,— хорошо бы завтра к нему зайти. Здесь даже пан управляющий Вашатка, у него семьдесят пять ульев — самая крупная пасека в округе, можно туда завтра съездить, это очень интересно, он даже варит медовуху — да! А вон тот, в шапочке, натянутой на самые уши, он как раз входит со своей дочерью,— это наш бывший податной инспектор, сейчас он на пенсии, совсем почти ничего не видит, он путешествовал по Африке… Собственно, уже можно начинать — или, давайте подождем, может, еще кто придет. Мэр должен подойти с минуты на минуту, я пойду посмотрю у входа, чтобы он нас не искал.

Я продолжал курить, стоя в темном коридоре. Чувствовал себя страшно усталым, хотелось спать. Подумал, что-то сейчас поделывает Отомар? Наверное, варит себе сосиски на ужин. Или лежит, вытянувшись во весь рост, и читает. В общем, делает что хочет и посылает всех ко всем чертям! «Отомар, Отомар! Здорово ты устроился! Ловкач ты этакий! И компанию себе подобрал что надо! Лучшие умы человечества — твои друзья, и ты разговариваешь с ними, полемизируешь, споришь, защищаешь величие человеческого разума, которому ты возвел в душе своей пышный храм — эх, ты, доктринер — как я тебе сейчас завидую!»

Я зевнул во весь рот. Мне стало холодно.

«Ну зачем, зачем я сюда потащился? Сидел бы себе в уютной комнате на Виноградах, за письменным столом! Или валялся бы, как Отомар, с книгой на диване!»

Швырнув окурок на пол, я раздавил его ногой, прошел в зал и сел лицом к публике.

В помещении наступила тишина.

Но тем отчетливее из-за тонкой деревянной перегородки, в которую то и дело бухали отодвигаемые стулья, стал доноситься веселый галдеж шумного сборища лесничих из союза «Губертус» ^{115}, которые вместе со своими гончими — мирно спящими в это время в холодных комнатах отеля — съехались на выводку и квалификационные соревнования охотничьих собак. В гуле мужских голосов можно было различить позвякивание рюмок, торопливо составляемых на стеклянные подносы, крики кельнеров: «Пепик, сюда три!», «Пять крепких на четвертый стол справа!», взрывы хохота. Кто-то настойчиво повторял: «Послушайте, пан лесничий, послушайте, я говорю!..» В этот гвалт врывалось еще и радио. Сладкий тенор выводил: «Целовал тебя б я в губки тыщу раз…»

Прямо за моей спиной, в самой узкой части зала находилась игровая. Было слышно, как швыряют карты на стол, стучат костяшками, гремят пивные кружки. «Ну, ребята, теперь держитесь! Вот тебе! Получай! Козырь! Еще козырь и еще козырь! Так-то вот, господа хорошие!» Потом вспыхнула ссора и чей-то густой бас начал оправдываться: «Ну что ты мне говоришь! Не было у меня этой карты, ей-богу не было!»