Чешские юмористические повести

Люди идут на лекцию, чтобы развлечься, узнать что-нибудь новенькое, вырваться из повседневности, забыть свои житейские дела и заботы, убежать от самих себя. Поэтому и пользуются особой популярностью лекции о заморских краях с демонстрацией вручную раскрашенных картинок.

«Будем действовать иначе»,— сказал я себе, усаживаясь за столик перед сильно поредевшей аудиторией.

Чтобы овладеть вниманием слушателей, я начал с рассказа, обычно имевшего успех,— «Хоры ангельские» ^{121}. Как бы сокрытые в мехах бесхитростной гармошки, эти самые хоры пели солдатам, заброшенным в забытые богом места, куда-то на край света, трогательную песню о доме и о вселенной, раскинувшей над ними свой звездный полог.

Я так увлекся, что перестал следить за собой и, вместо того чтобы, как принято, бубнить себе под нос, читал громко и звучно,— да! Чтобы слова доходили до самого сердца.

Мне похлопали.

В середине другого рассказа — «Изобретатель» ^{122}, где речь идет о человеке, расхваливающем свое изобретение — бесшумное ружье, сконструированное из клетки для кроликов, в зале засмеялись.

Когда я кончил, раздались дружные аплодисменты.

«Наконец-то лед тронулся!» Только бы еще в соседнем помещении перестали в такт вальсу, звучащему по радио, дубасить в деревянную стенку. Стенка ходила ходуном.

«Ну вот, братец, ты и добился своего»,— сказал я себе и начал для разнообразия медленно, трагически понизив голос, читать печальную повесть о сыне, безмерно любившем свою мать ^{123}. Желая порадовать ее продвижением по службе, он совершает не только героические, но и бесчеловечные поступки, в чем потом и раскаивается.

К моему удивлению, разошедшаяся публика совершенно беззастенчиво продолжала веселиться дальше.

Когда я, смущенный и раздосадованный непонятным явлением, на минутку оторвался от книги и посмотрел в зал, все так и покатились со смеху.

Окончательно сбитый с толку, я скосил глаза и заморгал.

Новый взрыв безудержного хохота.

«Может быть, у меня сажа на лице или какой-нибудь беспорядок в одежде?» — подумал я.

Я сел и незаметно оглядел свой костюм.

Во время паузы публика утихомирилась.

Но когда я опять поднялся и грустным голосом стал читать душещипательную сцену, где Милан, оскорбленный, что его не повысили в должности, напился, и, нахлобучив на себя дамскую шляпу с перьями, высовывает язык своему отражению в зеркале со словами: «Привет, Милан!» — в зале началось что-то невообразимое. Барышни-студентки завизжали, подростки в заднем ряду встали на стулья, гогоча и кривляясь, а главное, что меня поразило в самое сердце, даже пани воспитательница и та смеялась во весь голос, издавая какое-то странное голубиное клекотанье.

Даже почтенный дедушка, поддавшись всеобщему веселью, хихикал, покряхтывая; даже пани Мери настолько забылась, что буквально валилась на стол от смеха.

«Кошмар,— подумал я,— такой серьезный, проникновенный рассказ, а люди веселятся».

Напрасно я сделал новую паузу в надежде, что зал угомонится. Напрасно, сурово нахмурив брови, поднял руку, призывая к тишине и порядку.

Ответом мне была настоящая буря гомерического хохота.

Я совсем растерялся.

Я уже был сыт по горло этой своей культурно-просветительской деятельностью в проклятом городе!

Мне хотелось швырнуть книгу на стол и заорать: «Тихо! Да как вы смеете! Я рассказываю историю, полную черного эдипова комплекса, полную роковых парадоксов, а вы?..»

Но в это время за стеной у лесников поднялся шум, все радостно загалдели, послышались возгласы: «Сейдл, ха-ха-ха! Сейдл явился! — Привееет, Сейдл, дай я обниму тебя, шумавский волчище!»

Это вечерним поездом из Южной Чехии приехал, как мне сказали потом, знаменитый шварценбергский лесничий ^{124} Сейдл, признанный король охотничьих анекдотов.

В следующий миг произошло нечто, о чем бы я предпочел умолчать, чтобы сохранить к себе хоть каплю уважения со стороны читателей этого рассказа.

Но честность и искренность, две добродетельные сестрицы писательского ремесла, требуют, чтобы я без утайки описал, при каких скандальных обстоятельствах закончилось мое выступление.

С тех пор прошло много лет, и я уже точно не припомню, что же, собственно, произошло в помещении за деревянной перегородкой.

Вроде бы официант, перегруженный тарелками, столкнулся с каким-то захмелевшим лесником; кто-то из них всей тяжестью своего тела навалился на перегородку. Раздался удар, послышался зловещий звон бьющейся посуды, после чего от стенки отделился здоровенный прямоугольный кусок и, чуть поколебавшись, куда ему падать, с ужасающим грохотом рухнул по ту сторону от нас, прямо на егеря, мирно пьющего вино за длинным столом.

Сперва все оцепенели от страха. Наступила гробовая тишина.

Потом все дружно загомонили, окликая людей, погребенных под перегородкой и облитых пивом: «Алле! Как вы там!» Чей-то раздраженный голос возмущенно вопрошал: «Ну что у нас за порядки?»