Чешские юмористические повести

Я написал бы, как мне приснилось, что вдруг зажглась люстра, тихо отворилась дверь и вошла смертельно бледная пани Мери в маске карающей Немезиды. Как, величественно стоя посреди комнаты, она с отвращением смотрела на учиненный мною кавардак — на полу, на столе, на диване и стульях. Я написал бы, что совсем не испугался, а, вскочив с кровати, двинулся на нее с криком: «Хум, хум-хум!», и пани Мери превратилась в многоглавого дракона с китайскими физиономиями на длинных шеях. И они стали соваться во все углы и отчаянно браниться. Этим дело не кончилось. Всякие вьюны и лианы на мебели и обоях в стиле модерн вдруг стали разрастаться, превращая комнату в джунгли, полные мыльных пузырей. Свернувшаяся в клубок змея соскользнула с ночного столика на пол, пытаясь ужалить меня в босые ноги. Я пристукнул ее ночным горшком и, сорвав ближайший ко мне лист сабельника, стал рубить головы дракону. Но вместо каждой отрубленной вырастали по две новых. И тут меня будто осенило. Я схватил парчовый диван, размахнулся им по-богатырски, задев люстру, с грохотом упавшую на пол, и с кличем: «Ом мани падме — хум — хум!» со страшной силой ударил по дракону. Земля задрожала. Глаза полезли на лоб, скосились и часто-часто заморгали. И вдруг наступило утро. В комнате стало светло. Вещи вернулись на свои места. Дракон превратился в милую и скромную пухленькую крестьяночку с добрым лицом, в которой я с трудом узнал пани Мери. Она ласково улыбнулась, как умеют улыбаться лишь люди с добрым сердцем, протянула мне ручку и нежным голосом сказала: «Благодарю тебя, о храбрый рыцарь Яромир, освободивший меня своим волшебным словом от колдовских чар злого мельника Яндасека!» Я с улыбкой поклонился, мол, не стоит благодарности, галантно предложил даме руку и проводил ее в коридор, где — откуда ни возьмись — появился Отомар. Он бежал нам навстречу, чисто выбритый, причесанный, надушенный одеколоном «Лаванда», в новом элегантном костюме из магазина Негера. Захлопали двери, с криками: «Мамочка-папочка!» прибежали дети, подошла, плача от радости, гувернантка — ей больше всех доставалось от заколдованной хозяйки, приковыляла кухарка, появилась горничная, постукивая высокими каблучками. Все обнимались и целовались, радуясь счастливому освобождению от злых чар. Целовался и я, и больше всего с хорошенькой Бетушкой, отвечавшей мне горячими поцелуями… Как по команде, завертелись все моторы и механизмы, пришли в движение кухонные комбайны и миксеры, мешалки и дробилки, накалились электрические плиты, зашипело сало. Весть о чудесном избавлении дома Жадаков и всего города от колдовских чар злого мельника Яндасека облетела всю округу. Пока мы пировали в рыцарском зале,— а я так с превеликим удовольствием, потому что был ужасно голоден,— пока мы отмечали возрождение семейного счастья дорогого друга Отомара, который, сияя от радости, восседал как счастливый жених с цветочком в петлице рядом со своей трогательной, милой, скромной супругой, с улыбкой поглядывавшей, как резвятся ее детишки на парчовом диване, настоящем семейном диване с разодранной обивкой и сломанными пружинами, мы слышали, как непрерывно низвергается Ниагара — это гувернантка спускала в уборную все лекарства, все капли, витамины, гормоны и тому подобные бактерии.

И пока мы так пировали, на улице возник многоголосый шум. Он нарастал. Вся площадь была запружена народом. Все хотели своими глазами взглянуть на благородную и щедрую пани Мери, на ее ученого супруга и детишек, а также на храброго рыцаря Яромира, который, странствуя по свету, пришел однажды в этот город, победил в жестоком сражении злого дракона, разрушив злые чары мельника Яндасека и заслужив себе немеркнущую славу…

И под звуки труб мы вышли на балкон, и стражники с трудом сдерживали толпу. Взметнулись ликующие крики… Послышались орудийные залпы… Я низко кланялся.

Именно так написал бы я, если бы сочинял юмористический рассказ.

Но мне решительно ничего не приснилось.

Я спал как убитый.

Проснувшись рано, когда было еще совсем темно, я подбежал к умывальнику.

На мраморной доске стояла большая миска, похожая на головку эмментальского сыра — низкий, в стиле модерн, сосуд для умывания в виде раскрытого цветка лотоса.

Я радостно воскликнул:

— А здесь, оказывается, лотос! И какой редкий лотос! Кобальтово-голубой лотос!

Голубой лотос — священный цветок таинственной Индии.

И все, что произошло потом, невозможно объяснить иначе, кроме как местью индийских богов нам, цивилизованным европейцам, позволившим своим фабрикантам изготовлять умывальники в виде экзотического голубого лотоса, в котором родился сам Будда, а всяким постояльцам-коммивояжерам, торгующим корицей, галантереей или культурой, умывать свои прыщеватые физиономии в лоне этого священного цветка.