Чешские юмористические повести

С истинным наслаждением ездил наш староста от одного плаката к другому. Называлось это выступлениями перед избирателями, но, по правде-то, пан Флориан Ировец был не мастак говорить. Вместо него все речи произносил Бедржих Грозната, вновь попавший в родную стихию и проделывавший в ней — как кит в океане — прямо-таки грандиозные фортели.

Прославленный окорокообразный загривок не переставал трепыхаться. Вздувшиеся, толстые, точно стержень гусиного пера, жилы на висках, казалось, вот-вот лопнут. Грозната уподоблялся Зевсу Громовержцу и тяжелыми, как кувалды, кулачищами вдребезги разбивал трактирные столы, временно удостоенные права именоваться председательскими.

Ораторское рвение казначея исходило при этом из самых благородных побуждений, выраженных в девизе «l’art pour l’art» — «искусство для искусства», поскольку оппозиции против Ировца, по крайней мере в Цапартицкой округе, фактически не было. Все старосты сельских общин и председатели различных комитетов подписали манифест, где выдвигалась одна лишь его кандидатура, весь край пошел бы за него в огонь и в воду.

Только единожды против Грознаты выступил оратор оппозиции, но тем оратором — представьте себе! — был сам пан кандидат. Произошло это в Мраковиште. Грозната начал известную трогательную тираду «о наших деревенских хижинах», а потом заговорил о крохотном крестьянском дворике, где более чем пятьдесят лет назад увидел свет муж, облеченный нашим доверием, прославленный Флориан Ировец.

Тут вдруг дядюшка Ировец встал. Где, мол, это видано, паралик тя разрази, чтобы усадьба в добрую сотню корцов пахотной земли почиталась бедным крестьянским двором, а он — малоземельным крестьянином! Пропади оно все пропадом! Выставлять себя шутом гороховым он никому не позволит!

Впервые за всю свою ораторскую практику Бедржих Грозната так и остался с разинутым ртом.

В каком-то шоке, или, попросту сказать, в обалдении, смотрел он на мужа, облеченного нашим доверием. Воцарилась глубокая тишина.

— Что мелешь, Вотава? — неожиданно прервал тягостную паузу тонкий голосок, уже неоднократно слышанный нами на протяжении этой правдивой истории.— Память у тебя отшибло?

Это был голосок зборжовского противника Ировца, малоземельного крестьянина Вондрака, которому от дома до Мраковиште было рукой подать.

— Ить Вотаву-то ты взял в приданое за женой! Гляньте-ка на него, други,— как горохом сыпал Вондрак,— ить он нас стыдится, а сам мужлан, голь перекатная, беспортошник, ить, паралик тя разрази, грят, дед ваш иначе не пахал, как запрягши бабку в одно тягло с коровенкой!

— Тихо там, тихо! — укоризненно обратился к задним рядам Ировец, где сидели вечно досаждавшие ему своими оппозиционными выходками малоземельные крестьяне, почтенный староста деревни Мраковиште, выполнявший на сей раз роль выборного комиссара.

— Чего там тихо, коли все правда?!

— Ха-ха-ха-ха! — отозвался какой-то мраковиштский союзник вондраковской малоземельной когорты тем ужасным, раздражающим, ехидным смешком, который свидетельствует не только о совершенной несерьезности и неуважении к властям предержащим, но и о весьма опасных настроениях.

Этот оттенок тотчас уловил Грозната.

— Бурешаки! — взревел он благим матом и, в мгновение ока перевернув вверх дном «ораторский столик», решительным и ловким движением отломал одну из ножек.

Позднее Грозната любил повторять, что от сей ножки у него тогда не осталось в руке ни щепочки, и это отнюдь не следует считать гиперболой, ибо мраковиштские лбы во всем округе славились как самые крепкие.

Но и сам Грозната не снискал победных лавров. Со времени мраковиштского побоища до конца избирательной кампании он шепелявил и, говорят, до сих пор исполняет свою любимую песню, нарушая все правила произношения шипящих: «Сол я по мостоцку и насол цепоцку…»

Впрочем, то была единственная попытка «бурешаков» — приверженцев бывшего первого человека в округе — поднять бунт. Ведь они даже не отважились публично выставить его кандидатуру.

Более того, сам Буреш ни разу не показался перед избирателями, а всю агитационную деятельность перенес в Нудломнестец, составляющий с Цапартицами один избирательный округ.

Только слепой мог бы недооценить подобную тактику.

Нудломнестецкие сельские общины разделяли с окружным центром извечный антагонизм к Цапартицам и всему соседнему округу. И хотя между городом Нудломнестец и прилегающими к нему деревнями, как и у цапартичан, непрерывно шла война, все же округ против округа выступал единым фронтом.

Эта жгучая вражда имела глубокие корни. Нудломнестец издавна стремился к цели, недостижимой для Цапартиц ввиду их чрезмерной близости к границе, а именно: хотел заполучить в свое распоряжение краевой суд, стать его резиденцией.