И вот, когда участь боя была уже решена, дальнейшее сопротивление становилось совершенно бесцельным, наши стрелки принимали и вели сдавшихся в плен, — и все неприятельские офицеры и солдаты были мрачны, усталы и подавлены. Вдруг два фендрика, чехи, вырвались из толпы пленных, кинулись к нашим офицерам с объятиями, с поклонами и попытками целовать руку. Они кричали что-то о своей дружбе, о своей горячей любви к России, о нежелании воевать. Все было ложью, — в их глазах стояло лишь опьянение страхом боя и радостью сохранения жизни.
Неправдою было мнение, будто чешские части, служившие в австрийской армии, сдавались добровольно и без боя. Они вели себя сообразно с тем, в чьих руках были. Вот другой случай. Против нашей дивизии на р. Стрыпе у дер. Гайворонки стоял чешский полк (насколько помню, 88 пехотный), держался крепко всю зиму 1915-16 г.г. и дрался с отличным упорством. Когда в мае наши полки после трехдневных боев переправились через Стрыпу и начали удлиненными пироксилиновыми зарядами рвать тридцать рядов колючей проволоки, — все чехи этого полка успели отступить в тыл своего расположения; мы взяли их пленными лишь несколько десятков. В тот же день и тем же ударом наша дивизия захватила у дер. Висьневчика на Стрыпе почти целиком 10-й гонведный венгерский полк. А ведь венгры были известны, как отличные солдаты. Тогда же мы все высказывали мысль, что рассказы о добровольной сдаче чешских частей — басни. Это была своего рода игра с двойным обеспечением: драться хорошо до победы своих, а в случае поражения или в трудную минуту — прикрыться славянским братством, чтобы и в плену не было плохо.
Несмотря на все хлопоты и интриги, на низкопоклонство чешских политиков типа Масарика и Бенеша, на влияние через Англию и Францию, русское правительство долго не позволяло дальнейших чешских формирований. Только вначале 1916 года чешская дружина была переформирована в чешский стрелковый полк, но все командные должности в нем были замещены русскими офицерами и командный язык был русский. Чем дольше затягивалась война, тем настроение в Петербурге становилось тревожнее, неувереннее, тем все больше и больше делалось ошибок под влиянием утомления и страха за исход войны. Именно вследствие этого и были разрешены летом 1916 г. дальнейшие чешские формирования, — полк развернули в бригаду.
III. Выступление чехов
(Ноябрь 1917 — Июнь 1918)
Образованный заграницей чешский национальный совет через свое Московское отделение поднес русскому царю 22 ноября 1916 г. заверения в лояльности и верности. Надо заметить, что в те годы чешские деятели заграницей представляли свою цель в образовании самостоятельного богемского королевства с королем из иностранной династии, указывая на Дом Романовых.
А вот какое свидетельство находим у объективного швейцарского ученого: «Пражский бюргермейстер выражал императору Францу-Иосифу чувства верности и преданности неукоснительно при каждом успехе австрийского оружия. В январе 1917 года «Narodni Listi» писал… «Действия профессора Масарика грязнят честь чешской нации. Любовь всего чешского народа к династии и отечеству крепка и непоколебима. Все, кто заграницей говорит другое, лгуны и предатели. Мы решительно отрицаем, что такие люди имеют право говорить от нашего имени…»
«Депутаты Шмераль, Станек и Масталка подписали королю Карлу (15 февраля 1917 г.) прошение об его короновании в Праге чешской короной, причем они заверяли его в том, что «всегда будут стоят все за него и его преемников, всегда будут верно служить королю и отечеству.»
«…Во время мировой войны словаки-солдаты сражались храбро в австро-венгерской армии, а словаки-националисты держали в рейхстаге патриотические речи (как Юрыга 26 апреля и 9 декабря 1915 г.) о готовности их народа к жертве за венгерское отечество.»[5]