Чешское время. Большая история маленькой страны: от святого Вацлава до Вацлава Гавела

Центр Опавы сильно пострадал от бомбежек конца Второй мировой, в апреле 1945-го ожесточенные советско-немецкие бои развернулись по всей Силезии, досталось и этому тихому городу. Шрамы войны изуродовали и изменили центральные кварталы, освободив под новую застройку не занятые и до сих пор пространства, лишили целостности расслабленный австро-венгерский облик Троппау: вот розовый либо нежно-салатовый буржуазный особняк, а вот рядом с ним уже и социалистическая пятиэтажка непритязательных линий. Памятник красноармейцу по-прежнему стоит на площади Освободителей, но самого освободителя не так-то просто обнаружить: каменный солдат с флагом-полотенцем над головой уже несколько лет как деликатно отодвинут в кущи садов Леоша Яначека, левее от здания архива.

Опава — единственный чешский райцентр, в котором имеется университет, пусть всего из трех факультетов, но со своими достоинством и обоснованными притязаниями на качество образования. Этот вуз учредили в начале 1990-х, вероятно, в качестве некоторой интеллектуальной компенсации, когда стало понятно, что демократические перемены не дадут Чешской Силезии отдельного территориального статуса. Волей или неволей в Опаве продолжали развитие образования и науки: в соцпериод город миновала индустриальная лихорадка, добавившая Силезии и северу Моравии тяжелых промышленных объектов и экологических проблем. В окрестностях города не обнаружилось месторождений полезных ископаемых, и Опава осталась часовым областной истории, милым, пусть отчасти разрушенным заповедником немецкой архитектуры в стране вновь победившей славянской идеи, нечего тут искапывать. Эта роль не пошла городу на пользу: его значение уменьшилось, Опава оказалась не в силах противостоять в административной борьбе динамичной, угольно мощной Остраве.

Путешествуя по Чешской Силезии, листая книжки о ее прошлом и настоящем, я нет-нет да и ловил себя на мысли о том, что развитие этой области, похоже, больше подчинено исторической случайности, чем исторической закономерности. Возвысившийся во времена Пржемысловичей Градец-над-Моравицей с прекрасным замком несколько столетий оставался вполне важной королевской резиденцией, но утратил политическое влияние в пору Тридцатилетней войны и давно уже не составляет ни малейшей конкуренции Опаве, выросшей в 10 раз больше этого милого заброшенного местечка. А вот избрал бы шведский генерал другой боевой маршрут, и будущее этих городов могло бы сложиться иначе. Изменившиеся государственные границы, не раз перекраивавшие правила силезской жизни, по-новому прокладывали деловые и торговые пути, превратив, например, Есеник (по-немецки Фривальдов), Яворник, Виднаву (Вейденау) в такие укромные уголки, где нет никаких оснований ожидать биения пульса экономики. Здесь, в лесистых и скалистых горах Высокого и Низкого Есеника, еще и климатические условия непростые, как утверждают местные жители, «совсем не для каждого». Кронов (у немцев Ягерндорф) и Брунталь (Фройденталь, «долина радости»), по рассказам наших знакомых, пострадали из-за того, что в этих городах после 1968 года дислоцировались могучие гарнизоны советской армии, да еще и со штабом танковой дивизии, оттого гражданские производства и туристические программы четверть века развивались не здесь, а где-то в соседних краях.

Важно понимать вот что: говоря о чешской глубинке, я не имею в виду ее сравнения с глубинкой, например, российской. В самой далекой дыре, на любом краю здешней географии обнаруживаются добротные каменные дома на миллион крон, храм XVII века, нарядная площадь у здания общины, только что выбеленная и выкрашенная школа, цветущие или ожидающие цветения сады, здесь повсюду есть что за недорого выпить и чем пусть без изысков, но вполне плотно закусить, и на полях не ржавеет сельскохозяйственная техника. «В стенку гвоздь не вбит, и огород не полот», — сказано про другие окраины. Чешское «село», подвожу итог, отличается от восточноевропейского — и в то же время, но в другую сторону, разнится, пусть в меньшей степени, с немецким или австрийским.