Чешуя ангела

Опять приехал Аждах, на этот раз один. Выслушал рапорт лейтенанта, у которого каждый раз смущение: воинское звание важного гостя неизвестно, приходится применять неуставную форму «товарищ Аждахов». Уронил «вольно, действуйте по распорядку», пошёл гулять по блокпосту, шумно втягивая воздух, словно принюхиваясь. Отозвал в сторону молодого из третьего отделения, за фамилию Папин получившего издевательское прозвище «Отец». «Отец, душара, иди нужник чистить», «Отец, предъявить фанеру для проверки» – дико же смешно, «деды» животики надрывают. Интересно, что за дело такому серьёзному человеку, как товарищ Аждахов, до затравленного чмошника?

* * *

– Ну, не реви. Не реви, кому говорю.

– Ночью скорпиона в сапог подкинули, дохлого. А я же не знал, что дохлый. Скакал по всей палатке, печку уронил, а они ржут. Потом ещё навешали за печку, а я что, виноват?

– Понимаешь, боец, все люди делятся на две категории: те, кто трахает, и те, кого трахают. По жизни.

– И что делать?

– Менять категорию. Хочешь трахать, боец? Вижу, хочешь. А знаешь, что есть вершина власти над людьми? Убивать. Распоряжаться жизнями, решать, кому пора, а кого пока оставить. Хочешь убивать, боец?

* * *

Дилара на фарси означает «красавица», девчонке всего восемь, а уже видно: растёт будущая героиня беспокойных снов всех юношей кишлака, а то и вилаята. Волосы у Динары густые, волнистые, чёрные, глаза будто крупные изумруды чистейшей воды, кожа нежная, как крыло бабочки, и вся она словно бабочка, порхает, танцует, радует взор.

Дедушка у Динары человек уважаемый, всё время гости, разговоры за дастарханом, советоваться приходят самые разные люди, спрашивают: «Как мне поступить, Мухаммад-ака?» – дедушка задумается, огладит белую бороду, прикроет глаза, гости замолчат, чтобы не мешать, и тут донесётся детский смех из сада, словно зазвенит серебряный колокольчик; Мухаммад-ака улыбнётся, разгладятся морщины, глубокие, как ущелья Гиндукуша. Скажет:

– Это внучка, Дилара, цветок моего сердца.

В тот день девочка играла в саду, наряжала куклу, примеряла ей золотое платье из соломы, украшала кусочками фольги: кукла ждала принца и должна была выглядеть соответственно. Принц не явился на белом коне, а просто перелез через дувал: раздался шорох, посыпалась штукатурка, затрещали ветки абрикоса. Принц спрыгнул на землю и оказался шурави в зелёной одежде, которую носят солдаты.

Дилара рассмеялась:

– Где твой верный скакун, где твой расшитый серебром плащ, где твой хорасанский меч, о принц?

Шурави не понял, что говорит девочка. Он подошёл совсем близко, зажал ей рот воняющей табаком ладонью, вместо хорасанского клинка вытащил из ножен армейский штык-нож и распорол живот девочки от паха до груди.

Девочка трепетала в руках шурави, извивалась, как червячок в клюве птицы; шурави всё бил и бил, тогда он ещё не умел попадать в сердце с первого раза. Когда Дилара затихла, шурави пошёл в дом и убил ее маму, а после нашёл самого Мухаммеда, спящего после обеда, и перерезал горло одним верным движением. Он быстро учился. Протёр забрызганные кровью глаза и рассмеялся, потому что всё и вправду вышло легко. Затем он сделал, что ему велел Аждах: бросил на глиняный пол армейскую панаму с красной звёздочкой и аккуратно положил окровавленный штык-нож. Но уходить с пустыми руками не хотелось, поэтому он забрал новенький пчак с острым широким лезвием. На память.

* * *

Чернобородый Исмаил, сын Мухаммада, не плакал, не рвал волосы и не катался в пыли, когда три тела в белых саванах ещё до заката отнесли на кладбище; он словно закаменел, не слышал вопросов и не отвечал на них. Он сидел в саду прямо на земле, держал в руках перемазанную кровью куклу и молчал.

Он сидел всю ночь, до часа быка перед рассветом, когда лошади ложатся на землю, а демоны господствуют над миром. Тогда он очнулся, подозвал рыжего Хакима и сказал:

– Теперь я глава Бахоризуммурада. Я хочу, чтобы каждый мужчина кишлака бросил все дела, облачился в одежды решимости, переступил порог сомнения, взял оружие и пришёл на главную площадь. Грядёт новый день и знает Пророк, мир ему, что шурави не забудут этот день никогда, а их дети, внуки и проклятые потомки будут визжать от ужаса, вспоминая его.

* * *