Чешуя ангела

Меня горными тропами переправили за границу, я долго жил в стране, забытой всеми богами, включая Аллаха. В той стране всё происходило медленно, никто никуда не спешил, и даже полицейский с бамбуковой палкой говорил вору:

– Э, уважаемый, ну кто грабит в такую жару? Пожалей себя и меня, давай посидим, отдохнём, переживём как-нибудь этот полдень.

Они садились на пятки в тени, разговаривали, играли в нарды, выпивали кофе, принесённый хозяином ограбленной кофейни, и лишь прохладным вечером возобновляли игру, убегая и догоняя неторопливо, солидно.

Я не хотел возвращаться. Я потерял веру и надежду, осталась лишь любовь. Только любовь к стране, брошенной (или охотно приползшей?) к ногам рамилей, заставила меня вернуться.

Жалел ли я теперь? Да. Я наивно верил, что рассосётся само. Я обманывал себя. Само – никак. Но и победить Рамиля невозможно. Я добровольно приблизил своим возвращением то, что оттягивал.

Жалел ли я теперь? Нет. Хотя бы из-за этих девочек, Елизаветы и Белки.

И Насти, разумеется.

* * *

Елизавета оттолкнула охранника, бросилась к Игорю. Огладила ладонями, словно убеждаясь: настоящий, живой.

– Ты цел? Ничего не болит?

– Как трогательно, – усмехнулся Аксель. – К нашему мальчику маманя приехала.

– Цел он, сударыня, – сказал Рамиль. – Кому он нужен?

Елизавета обернулась к нему, золотая львиная грива рассыпалась по плечам.

– Если не нужен, зачем похитили?

– Ну, вы же поняли, сударыня. Нужен нам совсем другой фигурант, Игорь был лишь приманкой.

– С самого начала, – горько сказала Елизавета. – С самого начала этой истории вы использовали нас, как сыр в мышеловке.

– Да, но нет. Разве Конрад – мышка? Этот зверь покрупнее. Да, дружище?

Конрад молчал. Выглядел он плохо, словно постарел лет на двадцать за те два часа, пока пробирались через город, забитый войсками, закупоренный бляшками нацгвардейских постов; пришлось использовать способности, и это сильно вымотало.

– Тем не менее вы получили своё. Я привела Конрада, отдайте мне Игоря, и мы уйдём.

– Как вам это удалось? – спросил Аксель. – Вся полиция города, да что там… Моя служба безопасности трижды пыталась его задержать, в итоге я потерял семь лучших сотрудников. Нет, они живы, но, как бы это… Неработоспособны, им только клубнику выращивать или на вахте.

Елизавета ответила:

– Потому что у Конрада есть совесть, в отличие от вас, господин Аксель. Он готов пожертвовать собой, чтобы спасти человека, который нуждается в спасении.

Конрад подошёл к Рамилю, тихо сказал:

– Ты добился своего, я здесь и добровольно. Отпусти детей.

– Вот уж нет, – ухмыльнулся Рамиль. – Мне нужны гарантии, что ты не соскочишь в последний момент, как уже бывало. Они поедут с нами, все трое. Увертюра закончена, приступаем к основной части пьесы. Мне нужны зрители.

– Мы никуда не поедем, – сказала Белка. – Вы не имеете права.

– Мы имеем всех и всё, в том числе права и право, – хохотнул Аксель и кивнул охране. – Давайте, только не поломайте игрушки.

Мордоворот в сером костюме шагнул, схватил Елизавету за локти; девушка резко ударила затылком в широкое лицо, развернулась, добавила коленом в пах; Игорь схватил со стола тяжёлое пресс-папье, швырнул в Акселя, тот еле успел увернуться; Белка содрала с шеи фотоаппарат, обхватила толстый объектив, словно рукоять боевого молота, и отмахивалась им; битва кипела по всему пространству кабинета, лишь Конрад стоял, привалившись к стене, а Рамиль курил и поглядывал в окно. Сказалось численное и качественное превосходство акселевской охраны, бунт был подавлен, олигарх вылез из-под стола, распорядился, скованных наручниками Елизавету, Белку и Игоря поволокли вниз. Рамиль погасил окурок о двухметровую китайскую вазу, сказал Конраду:

– Ну что, пошли. Надеюсь, дорогие тебе люди – достаточный аргумент, чтобы ты не артачился.

– Грубо сработано, Рамиль. Очень грязно.

– Тебе не угодишь, чистюля.

Конрад передёрнул плечами, сунул руки в карманы светлого плаща и пошёл к двери.

* * *

Несмотря на сопровождение машин ГИБДД и ВАИ, колонна из лимузина Акселя и микроавтобуса с охраной и пленниками двигалась медленно, объезжая бронетранспортёры на перекрёстках. Конрад смотрел сквозь тонированное стекло на пустые, замершие улицы, на нацгвардейцев в шлемах с опущенными забралами, за которыми не разглядеть глаз. На скулах Рамиля выступили розовые пятна, словно следы залеченной проказы; от возбуждения он говорил много, сбивался на таджикский, потирал руки:

– На этот раз всё выйдет, касам мехурам, может, и хорошо, что в девяностые ты пропал, тогда могло не получиться.