Чешуя ангела

Елизавета смущённо рассмеялась:

– Всё так неожиданно, даже ноги не побрила.

– Дурочка. Значит, у тебя никого нет. Или не было в последнее время.

– С такими аналитическими способностями, шеф, вам вместо бабушки Ванги надо.

– Знаешь, я даже благодарен Рамилю. Не удивляйся, правда. Если бы не эта встряска, я бы так и не разглядел, что в моей жизни главное.

Стена окрасилась розовым, солнце поднималось, несмело оглядываясь: уже можно?

– Вот дорвался до бесплатного, давай прервёмся на минутку. Хочешь бутерброд?

– О, бутик! С ветчиной, м-м-м.

– Это вряд ли, но где-то был кусочек сыра, не до смерти засохшего. Где мой халат?

Скрипнула дверь, вошла Настя в пижаме с жирафами, таща за ухо оранжевого зайца.

– Дядя Игорь, а где мама?

– На кухне. Я тебе не дядя, а папа.

– Я помню, вы мне вчера пять раз сказали, дядя Игорь.

– Вот и называй меня папой.

– Хорошо, дядя Игорь. Я позавтракаю и пойду гулять. С Конрадом, ладно?

– Не получится, Настенька. Видишь ли, Конрада больше нет.

– Чего это нет? Вот же он.

– Горрох!

* * *

Громадный танк дремал на перекрёстке, солдаты жмурились на ярком солнце, стреляли сигареты у нацгвардейцев, повесивших шлемы на пояса; люди продолжали суетиться, зачем-то строили баррикаду, лысый в казачьей форме с голубыми лампасами тащил железную трубу на пару с бородатым в радужной футболке, ворчал:

– Ты край-то свой подыми, тасазать. Да не кряхти, голубенький.

Строительством баррикады руководил смуглый азиат в оранжевом жилете, начальственно покрикивал. Подъехал трейлер с длиннющим бортовым прицепом, из кабины выбрался дядя в засаленном галстуке, крикнул:

– Парни, давайте сюда, выгружайте. Металлоконструкции отборные, Филимонов дерьма не делает, никакой танк не возьмёт.

Танк никуда и не собирался, механик-водитель сидел на броне, стащив шлемофон, слушал девушку с короткими зелёными волосами.

– Всё, двадцатый век двадцать лет как кончился, пора отряхнуться, избавиться от хлама, снять старые одежды, понимаешь?

– Одежду снять – легко, было бы с кем, – хохотал танкист.

Дворник с редкой бородёнкой приволок пылающий медными боками самовар. Приглашал:

– Щай, пожалуйста.

Черноволосая девушка в ситцевом платье вальсировала с черноусым щёголем в гимнастёрке и синих галифе – под музыку, которую слышали только они.

Подъехал грузовик, уставленный мощными колонками, откинул борта; знаменитый рэпер встал за пульт, начал:

Они сказали – нас поздно спасать и поздно лечить.
Плевать, ведь наши дети будут лучше, чем мы…

Синеглазый мальчик с волосами белыми и мягкими, как тополиный пух, сидел на поребрике, вертел головой, словно не понимал, как сюда попал. Подошла девочка с воронёнком на плече, сказала:

– Чего скучаешь? Пойдём, я тебе тополь покажу, он совсем старый, но крепкий, до неба вырос.

– А меня возьмёте? – спросил скуластый мальчишка в лохмотьях.

– Возьмём, только верёвку с шеи сними.

Город строил баррикады, братался с нацгвардейцами, ел гречу с курой, целовался, скачивал курсовики, отдавал и принимал швартовы, смывал копоть с ангела на Дворцовой.

А над Городом парил планер с белыми бумажными крыльями.

Послесловие

«Зачем их стригут наголо? Не разберёшь, где мальчик, где девочка».

Он старался смотреть поверх стриженых макушек. Лишь бы не видеть эти пустые глаза. Дети глядели внутрь себя. А там, внутри…

Молчание становилось нелепым. Пора было начинать. Сжал кулаки, поднялся.

– Итак, дети… – голос вдруг подвёл, соскользнул в фальцет.

Покраснел. Схватил стакан, застучал зубами о край. Начал снова:

– Итак, дети, я психолог. Я здесь, чтобы помочь вам избавиться от кошмаров и воспоминаний. Есть такой способ – «визуализация страданий». Надо нарисовать то, что вас мучает. Подробно.

Чернявый (или чернявая?), с разорванным и небрежно зашитым ртом, что-то спросил, брызгая слюной. Психолог смотрел на лопающиеся пузыри – и не мог разобрать ни слова.

– Простите?

Чернявый повторил, помогая руками. Взрослый беспомощно поморщился. Белоголовый мальчик за передней партой объяснил:

– Он спрашивает: и что, после этого мы всё забудем? Ну, как нарисуем.

– Наверное, нет, – растерянно пробормотал психолог. – Но зато…

Чернявый пробулькал что-то обидное, встал и пошёл на выход. За ним потянулись остальные – на костылях и своих двоих, с повязками и без. Класс опустел.

Белоголовый за передней партой поднял руку:

– Я плохо умею рисовать ручкой, а красок тут нет. Можно, я напишу?

Психолог смотрел на закрывшуюся за ушедшими дверь. Машинально достал сигарету, начал разминать дрожащими пальцами. Ответил не сразу.

– Что? Да-да, конечно.

Мальчик кивнул.

Наклонился над чистым листом и начал:

1. Мама. Наверное, осколком.

2. Бабушка. Увезли, и всё.

3. Папа. Не знаю.

Солнце жгло, как зенитный прожектор. Щупало небо, ища бомбардировщики – и не находило.

19. Сосед Антон Григорьевич из семнадцатой. В очереди за хлебом.