Честь дороже славы

Не любя бодрствовать в постели, Потемкин поднялся, несмотря на предутреннее время, зажег от пламьица ночника-кенкеты свечу и перенес огонь на канделябр, стоящий на рабочем столе. В каждом его кабинете имелись столы, оснащенные письменными принадлежностями. Со вчерашнего дня остались непросмотренные бумаги. Он придвинул кресло, удобно устроился в нем и взял сафьяновую папку. Из штаба фельдмаршала Румянцева поступили рапорты уже за нынешний год, в котором сошлись три семерки. Он задержал взгляд на календаре. «Действительно, необычное сочетание. 1777. Что он принесет? Не разочтешь по дням и не угадаешь. Даст Христос, будем здоровы, и не коснутся лишения Отчизны нашей».

И Рождество, и святки пролетели стремительно, и начавшийся разлад в отношениях с тайной супругой Екатериной становился ощутимым. Григорий Александрович откинулся на спинку кресла и, прикрыв глаза, стал вспоминать о недавнем времени, когда теплота и искренность были между ними, несмотря на случайные размолвки. Он был не только ее рабом и любовником, но и соправителем Державы. Об этом государыня прямо никогда не говаривала, хотя без его совета не принимала важных решений. Да и в письмах и записочках своих уверяла до мая прошлого года, что верна ему и любит. Однако он знал достоверно, что ложе царицы вместе с ним делит ее новый секретарь Завадовский.

– Сам ты, Григорий Александрович, наивный и слепой глупец! – вслух попенял себе Потемкин. – Не ты ли, со слов Румянцева, рекомендовал этого учтивого и услужливого полковника императрице? Не ты ли покровительствовал ему и усадил за один стол с придворными? А теперь вкушай, милостивый государь, плоды от рук своих!

И невесть почему припомнилось еще, как прошлой весной он и Григорий Орлов, два бывших фаворита, находились в покоях умирающей великой княгини Натальи Алексеевны, поддерживая императрицу. В покоях царили тяжелая тишина и шепот. Близкие друзья в молодости, два Григория, оба отцы ее детей, были причастны и к воцарению Екатерины, и к делам государственным. Но, пренебрегая друг другом, оставались взаимовежливы. Орлов, прослышав о новом любимчике царицы, поглядывал с иронией на Циклопа[15], разделившего его участь. Потемкин не подавал виду. Любовные утехи, в конце концов, это еще далеко не все! «Катюшка» не лишена была слабостей, как любой человек. Но отношений к нему, венчанному мужу, не изменила. Да, отдалилась. И голос сделался каким-то пустым, холодноватым. Но стоит ли винить ее за то, что потеряла интерес к нему как к мужчине?

Екатерина Алексеевна вышла тогда из опочивальни невестки с отрешенным лицом, побледневшая. Однако, помня о других, приказала накрыть стол. И, сидя с бывшими фаворитами, изрядно проголодавшимися, она благодарно поглядывала на сердечных дружков, сама не прикоснувшись к ужину. В тот час Григорий Александрович испытал некую обиду, что приравнен к Орлову, собравшемуся жениться на Зиновьевой. Спустя месяц с лишком, не выдержав ревнивых терзаний, он объяснился с Екатериной, заявив о намерении навсегда покинуть двор. Она милым увещеванием и особой теплотой удержала «милую милюшу» на государственной службе. Но… наотрез отказалась уволить секретаря Завадовского!

Григорий Александрович раздраженно потряс колокольцем, и тотчас в покои вошел дежурный адъютант.

– Прикажи, братец, подать мне глинтвейна. И жару в печи поддать!

Горячий напиток согрел, и Потемкин стал прохаживаться, разминать ногу, поврежденную прошлым летом при осмотре войск в Новгородской губернии. Первоначально он намеревался задержаться в столице до дня тезоименитства государыни, но, наблюдая, сколь сблизилась она со своим секретарем, уехал. Екатерина, узнав о болезни «милюши», срочно направила к нему на лихих лейб-медика Соммерса, а впоследствии справлялась о здоровье, присылая курьеров. Тогда же он получил весть о царском подарке – купленном специально для него Аничковом дворце. При этом она предупредила, что его покои при дворе никогда и никем не будут заняты…

В складках портьеры и в углах кабинета, где гобелены слегка шершавились, таилась мгла. Он перемещался по кабинету, и его большая тень тоже двигалась по полу, по стенам, навевая нечто мистическое. И он опять с нежностью и благодарностью стал думать об императрице, давшей фрейлинский шифр дочерям его покойной сестры – Александре и Катеньке. Она оставалась внимательной и отзывчивой, но, увы, уже не любила его и не поверяла тайн сердечных. Только дела и судьба страны связывали их неразрывно, и он тоже, часто выезжая в армию, подолгу отсутствуя при дворе, поостыл к Екатерине. Как говорится в каком-то стишке, жизненный поток разделил их. А те женщины, с которыми он теперь бывал, смиряя плоть, не отвлекали излишне и не причиняли душевных страданий.