– Вот придет сестрица, сама ей и напомни, – отозвался Леонтий и, помолчав, продолжил: – В декабре, стало быть, поднимают нас по тревоге. Велено от Потемкина сниматься, грузить на подводы пожитки, седлать лошадей и скорым маршем двигаться в Калугу. За два дня добрались. А там есаул разбил нас на четыре эстафеты. Одни – в деревушке Алешне, следом – в сельце Титове, меня со взводом – в Посошках, а сам Баранов с оставшимися – в Калуге. Оповестили нас, что держит государыня путь на юг. А мы, донцы, должны ее поезд партиями встречать, брать под конвой и передавать по эстафетам. Целую ночь на холодюке прождали. Утром фельдъегеря промчались, за ними курьеры и военные. Вплели мы в гривы ленты, зеленые мундиры нарядили. И вот кареты подъезжают. Четвериком и пятериком запряжены, а конечки откормленные, ходкие. Подскочил ко мне полковник пучеглазый, расставил нас по обе стороны дороги. Насчитал я ажник двенадцать карет, а в какой государыня – неведомо. Тут полковник еще сильней таращит глаза и показывает на раскрасивую карету с гербом. Взяли ее мои казаки под конвой. Ну и я с правой стороны. Вдруг замечаю, поезд сбавляет ход. Останавливается царская карета, сама Екатерина дверку откидывает и по ступеньке спускается. Я ее сразу угадал! В Кремле запомнил. Только теперь была она в соболиной шубенке, а волосы гладко зачесаны. Обликом такая же, величавая, – у меня аж дух заняло! Айдан мой будто почуял чтой-то и давай с ноги на ногу перепадать, как учили в Коломенском на выездке. Тут царица и поворачивается. И, поверишь ли, идет ко мне. Что делать? Слазить на землю аль нет? Слезу – конь мой станет, не удостою чести императрицу. Когда оборачивается она к прислуге и что-то приказывает. Потом и ко мне обращается: «Ты казак?» Я, как требовали в команде, во всю грудь гаркнул: «Точно так, Ваше Императорское Величество! Сотник Войска Донского Ремезов». «Сдается мне, где-то я тебя видела», – говорит она и прищуривается. Меня как варом обдало. Молчу, и она молчит, припоминает. Подносит ей слуга корзинку с яблоками. И Ее Императорское Величество, нисколько не страшась, подступает к моему буйному конику и подает угощенье. И шельмец мой перестает плясать, опускает голову, как вроде благодарит, и берет яблоко в аккурат губами, чтоб ручку царскую не повредить. «Хорош конь, умом быстр, – хвалит государыня и снова антоновку подает, а гривач мой знай себе уплетает. – Бывал в бою?» – «Точно так! В бою его и добыл. Я на нем зайца догоняю…» Тут она голову поднимает и восклицает так, что я обомлел. «Узнала я тебя, голубчика! Это ты едва-едва мою карету не опрокинул, когда я летом из Царицына ехала? Дикарь! Ты, ты…» Я смекнул, что сдуру проболтался. Деваться некуда. «Было такое, Ваше Императорское Величество. Гонял я косых по лесу. Без того конь силу в ногах теряет. Извольте помиловать, не умысла ради было сие…» Она покачала головой и улыбнулась. «Женат? Детишек завел?» – «Обзавелся и женой, и сыном». – «Скучаешь небось?» – «Дюже скучаю. Год в разлуке». – «Ты в любовных делах усердствуй. Пусть молодка побольше рожает детей казацких, воинов наших». – «Рад стараться, Ваше Императорское Величество!» Тут она с пустой корзинкой отошла, придворные засуетились. И поезд царский дале тронулся. В Калуге принял эстафету есаул. Получили мы благодарность за службу, а на другой день двинулись маршем до Тулы. Там встрелись со сменщиками, с Дона прибывшими. Передали им скарб и кафтаны зеленые. И погнали лошадей на родину. Летел я домой, души не чая.
– А как я тебя ждала! Гадала, что скажешь, когда сыночка увидишь…
– Да что говорить! И родила ты его, сладушка, и выстрадала сколь… Кабы не утаила тогда, ничего бы не было. Ну, зараз Зухра эта вместо тебя в кибитках скитается, – проговорил Леонтий с недоброй усмешкой. – Навек из Черкасска выслали!
Мерджан переводила дыхание и мечтательно говорила:
– Аж не верится, что с тобой государыня всей империи речь вела. Я бы от страха и словечка не вымолвила! А ты еще не растерялся, когда впросак попал. Неужто она взаправду про детей так говорила?
– Богом клянусь. Так и приказала: «Усердствуй!»
Мерджан смущенно улыбнулась.
4
Зодич пробыл в Петербурге неделю и, получив инструкции в Коллегии иностранных дел, снова отправился на берега Сены. Ввиду осложнившейся ситуации на юге, ему было приказано особое внимание уделить связям Франции с Портой. Как только удалось установить деловые контакты с производителями гобеленов, получив от них полномочия вести переговоры с турецкими торговцами, он в середине октября выехал в Константинополь.
Пребывание в турецкой столице для конфидента оказалось весьма полезным. Во-первых, благодаря помощи влиятельных особ он стал вхож в султанский дворец, где к нему, французскому коммерсанту, отнеслись заинтересованно. А во-вторых, на выгодных условиях нашлись покупатели тканей, что сулило немалый куш. Он собирался уже возвращаться в Париж. Но тайный вызов в русское посольство порушил все планы. Стахиев был чрезвычайно серьезен и обратился с неожиданным предложением.