Честь и бесчестье нации

Углубившись в газеты, на которые кавалер ордена Красного Знамени сослался как на подтверждение правдивости того, что он о себе говорит, мы с удивлением обнаружили в них много странностей, загадок и такие обильные несовпадения с фактами, уже известными нам со слов самого кавалера, что порой возникало сомнение: да о том ли Яковлеве идет здесь речь?

Некоторые несовпадения не столь уж существенны. Например, академик говорит, как помнит, что был ранен четырьмя пулями да еще разрывными, а из газетных очерков получается, что ранило его при взрыве мины, причем из текста не ясно, чья это мина, немецкая или наша. И в других источниках о разрывных пулях не говорится. А они были запрещены международной конвенцией, и поэтому странно, что обе газеты умолчали о факте использования их немцами, если он имел место.

Но спрашивается, какая разница — пуля или осколок, свой осколок или вражеский. Правда, между простой пулей и разрывной разница такая, что не приведи Господи. Но, с другой стороны, ведь можно убить и простой пулей. Словом, все это детали.

Однако есть несовпадения и более существенные. Так, Александр Николаевич говорит: "Меня ранило в расположении немцев". И в помянутом наградном листе то же: "Яковлев ворвался в расположение противника и завязал рукопашный бой". А газеты рисуют несколько иную картину: ранило в тот момент, когда шла наша артподготовка, и в расположение противника, преодолев заслон, еще только предстояло ворваться.

Если человек ранен очередью разрывных пуль и хотя бы одной из них в грудь, то трудно представить, что он тут же не потерял сознания. Однако из рассказа газет следует, что этого не произошло. Больше того, раненый не только не потерял сознания, но будто бы и разговаривал с подбежавшим товарищем: "Потом придешь, подберешь…" Конечно, можно допустить, что в очерках много напутано (странным образом они появились в газетах спустя почти два месяца после боевого эпизода), но не мы же притянули их к спору, а сам Яковлев указал на них как на достоверные документы.

Читаем, что говорит он дальше: "Меня потащили обратно (то есть в наше расположение. — В. Б.) пять человек". На звук разрыва, на крик раненого, естественно, могли сразу кинуться несколько человек, но, столкнувшись около него, все, кроме одного-двух, должны были немедленно вернуться на свои боевые места. Если же все пятеро продолжали тащить одного, то приходится сказать, что это было не столько помощью своему товарищу, сколько трусостью: завязывался бой, был дорог каждый автомат и штык (всего их было только 28), а они под благовидным предлогом помощи раненому скопом отходили на свои позиции, в сущности, бежали с поля боя, оставляя во вражеском расположении товарищей и уменьшив процентов на 20–25 и без того невеликие силы, да еще в обстановке, когда взвод остался без командира.

Но дело не только в трусости. Такое поведение в бою было бы еще и преступной безграмотностью: вместе с раненым спасители образовали прекрасную для противника крупную групповую цель — кучу из шести человек. Иначе говоря, они сами создали на поле боя ситуацию, чреватую трагическими для себя последствиями. И последствия, по словам Яковлева, не замедлили грянуть почти в самом худшем виде: "Четырех из них убило".

Конечно, во всем этом опять же есть нечто странноватое, загадочное. Во-первых, знакомый нам по рассказу В. Дорофеева и по тем старым газетам образ "лихой братвы", прошедшей фронтовые огни и воды, никак не согласуется ни с трусостью, ни с элементарной военной безграмотностью, которой наделил их теперь бывший командир. Во-вторых, уж больно эффективен огонь противника: из пяти человек убиты наповал четверо! Наконец, в газетах об этих погибших — ни слова. Да, кое-что настраивает тут на скептический лад. Но в то же время, как говорится, чего на фронте не бывало. А с другой стороны, коли все это перед лицом многомиллионной аудитории утверждает сам Яковлев, то пусть и несет за свои слова ответственность. Горько, но мы вынуждены ему верить. Что же дальше? Яковлев говорит: "Пятый видит — дело плохо, вскочил, уже не тащил вот так по земле, а просто встал, взял на руки и побежал". Один сделал то, что старались сделать пятеро. И ведь с самого начала было ясно, что это по плечу одному. Но здесь новое расхождение с газетами: по их описанию, краснофлотец Гавриленко не сразу потащил в тыл упавшего командира, а после того как удалось принять участие в рукопашной схватке, отбить у врага четыре ДЗОТа и оттеснить его в глубь позиции. Надо думать, на это ушло немало времени, а Александр Николаевич все лежал и лежал, и непостижимо, как, будучи столь тяжело ранен, не истек при этом кровью. Сам он объясняет эту густую концентрацию чудес просто: "Я в рубашке родился". Ну, разве что…