Честь и Долг

Как старший по званию, начал Колчак. Он без околичностей принес жалобу на военного министра Гучкова, который в своем отвратительном стремлении добиться расположения революционных матросов Балтийского флота в качестве морского министра издал приказ, отменяющий погоны на флоте. И это в то время, когда у Колчака в Севастополе отношения между матросами и офицерами еще не достигли точки кипения. Вице-адмирал хвастался полным «единением» личного состава на кораблях и в базах Черноморского флота. Он отказывался понимать своих коллег на флоте Балтийском. В Кронштадте происходили аресты и расправы над офицерами, убит в Гельсингфорсе адмирал Непенин, в февральские дни матросы срывали погоны со своих командиров.

— Подумать только! — возмущался Колчак. — Морской министр своим приказом вместе с матросами срывает с офицеров погоны, видя в офицерском погоне символ старого, символ угнетения. Как военный министр он в другом приказе, изданном на следующий день, объявляет, что наплечные погоны в сухопутной армии «являются видимым почетным знаком звания воина — офицера и солдата», и под угрозой репрессий строго требует точного соблюдения формы. Господин министр, видимо, не понимает, что, отменяя погоны на флоте, дает повод слухам о том, что и в армии они будут отменены…

Алексеев и Корнилов разделили негодование Колчака. Лишь Базаров, сидевший за отдельным секретарским столиком, не выразил бурного возмущения, хотя про себя и удивился такой несуразности приказов военного министра.

Когда Колчак умолк и вставил в зубы свою трубку «данхилл», которую он курил в подражание любимому герою, английскому адмиралу Битти, не менее злобно заговорил генерал Корнилов. Его узкие глаза налились кровью, желваки ходили на выпирающих скулах. Он последними словами ругал все того же господина военного министра, который пошел на уступки Совету и подписал пятнадцатого числа приказ, вводивший в действие Положение о комитетах в войсках. Этим документом расширялись права ротных, полковых и армейских комитетов, узаконивались все комитеты и их права. Это же — политическая победа солдатской массы и большевиков.

Так это и поняли в вагоне Алексеева.

Михаил Васильевич все больше хмурил брови. Его руки, дотоле спокойно лежавшие на зеленой суконной скатерти стола, начали мелко дрожать. С горечью и обидой думал старый генерал о том, что, добившись отречения царя, он и его коллеги только разожгли народную революцию. Мирный переход власти в руки политиков, которые плели заговоры против Николая Второго, явно не удался. События пошли по совсем другому руслу, чем это планировалось. Теперь Временное правительство проявляет преступную мягкотелость, без конца отступает перед требованиями Советов и не препятствует разложению армии.

«Что же делать? — стучало молотом в голове генерала. — Как спасти армию, чтобы продолжать войну? Ведь если так пойдет дело дальше, то не о победе над Центральными державами придется думать, а о том, как спасти Россию!..»

Словно резюмируя взволнованную, грубую речь Корнилова, Алексеев хлопнул обеими ладонями по столу.

— Итак, господа! Я еду в правительство требовать энергичных мер по восстановлению дисциплины в армии и на флоте… Я слышал, что господин военный министр вернулся из своей поездки в действующую армию больным? — веско выговорил главковерх.

Корнилов, кипевший постоянной злобой на всех и вся, резко доложил:

— Господин Гучков двенадцатого числа сего месяца явился в Петроград. Он занеможел сердцем. Газеты печатают бюллетени о состоянии здоровья этого любимца публики. Приказы и бумаги он подписывает в спальне, на кровати. Сегодня у его постели назначено заседание правительства. Я полагаю, ваше высокопревосходительство, что вы могли бы призвать к порядку штатских хлюпиков, не желающих сдерживать инстинктов толпы, именно на этом заседании.

— Спасибо, что предупредили! — буркнул Алексеев. — Ясно, что Временное правительство беспомощно… Скоро армии, вероятно, снова придется брать на себя функцию метлы и начинать наводить настоящий порядок.

— Сколько вы имеете в Петрограде надежных войск? — так же недовольно вопросил верховный главнокомандующий Корнилова.

— Ваше высокопревосходительство, три с половиной тысячи…

— А сколько ненадежных? — перебил его Алексеев.

— Сто с лишним тысяч остального гарнизона… — угрюмо ответил Корнилов. — Но они находятся в состоянии анархии. Так что мы сможем защитить Временное правительство…