Честь и мужество. Рассказы о милиции

Когда в окне замелькали пролеты моста через Волгу, Вадим почувствовал, как под ложечкой кольнуло… нет, даже не кольнуло, а остро защемило. Будто голод проснулся, да только есть Вадим не хотел, всего час как из ресторана. Ему не хотелось признаваться себе, но он знал, что щемящее, такое неприятное ощущение — не что иное, как поднимающийся из глубин подсознания страх. Вместе с соседями по купе он стоял у окна, что-то поддакивал мальчишке, считавшему пролеты, цокал языком — какая, мол, широкая она, наша Волга, — но все это проделывал не он, не Вадим Сорокин, а автомат в его обличье. Настоящий Сорокин кожей чувствовал каждый десяток метров, на который уменьшался путь до Куйбышева, и корчился от страха.

Но вот мост отгрохотал, соседи отвалились от окна, и с ними Вадим.

— Завидую вам, такую большую воду под боком имеете, — со вздохом, но весело, словно радуясь за Вадима, сказал Усман, собирая вокруг глаз пучочки морщинок. — Твой Куйбышев тоже на Волге стоит, да?

— Чего? — встрепенулся Вадим. — Ну да, на Волге…

Чтобы не разговаривать — сейчас это было непереносимо, — он вышел из купе и, заметив, что смуглолицый сосед тоже поднимается с места, направился через весь вагон в дальний тамбур. Дернул ворот, медные кнопки податливо распахнули батник почти до пояса. По груди, застревая в курчавой поросли, сбегали капли пота.

Никогда он не считал себя трусом. Никогда. Конечно, страшновато бывало не раз. Мало ли, вон и Герои Советского Союза на встречах признаются, как страшно бывало в бою. Но то — в бою! Почему же он не боялся — вернее, почти не боялся, — когда ночь напролет мчался в тумане на машине, превышая скорость, хотя знал, какой это риск — попасться автоинспектору или влипнуть пусть даже в ничтожную дорожную неприятность. За рулем он чувствовал себя лихим и бесстрашным, в общем, удальцом, каких мало, а сейчас, стоило проехать знакомый мост — и он раскис и чуть ли не готов идти с повинной. Странное существо человек, думал Вадим. Дикого зверя выручает инстинкт, оберегая от опасности, он ему и компас, и карта, и локатор. А чего стоит наше предчувствие? Тысячи раз мы внутренне сжимаемся, потому что ощущаем неясно приближение беды, но лишь в одном случае из ста предчувствие оправдывается, и именно эти исключения мы помним, о них с благоговением рассказываем знакомым. Наши повседневные мелкие страхи: не опоздать бы на автобус, не забыть бы документы, не наболтать бы по пьяному делу лишнее и прочие, и прочие — все они, как правило, едва возникнув, гаснут, не оправдываются, пора бы и привыкнуть. Не получается… То ли дело Курок — тот фаталист, он уверен, что ему не суждено помереть своей смертью, а коли так — чего ж трястись? У Курка не бывает ни предчувствий, ни суеверий, ни предубеждений. Опасность он осознает лишь когда она есть налицо.

Вадим курил сигарету за сигаретой. Тянулись они плохо, табак отсырел, да и вообще ростовская «Наша марка» не нравилась ему, но других не было. Он простоял в тамбуре больше часа, пока проводница не обругала его за окурки и пепел и не прогнала в вагон. «Надо собираться», — подумал он.

Соседи смотрели в окно, а когда он вошел, с благожелательным интересом оглядели: долго не был, не из ресторана ли?

— Сдам-ка постель пока, — сказал Вадим. — Скоро я дома.

— Хорошо, — закивала Фатьма. — Мама ждет, да?

— Ждет, — кивнул Вадим. — Все жданки поела.

Собираться, собственно, было просто: сдать постель, бросить в «дипломат» журнал да электробритву. Непроизвольно он растягивал процедуру: аккуратно сворачивал наволочки, простыни… Вадим сам не знал, чего больше хочет: чтобы время скорей пролетело или чтоб вокзал Куйбышева не показывался как можно дольше.

Отнеся постель и взяв у проводницы билет, он все-таки снова выскочил в тамбур и выкурил две сигареты. После Новокуйбышевска прошел в купе и распрощался с соседями.

— Успеха тебе в работе, — пожелал Усман, обеими ладонями пожимая руку Вадиму. — Чтобы люди всегда тебе спасибо говорили…

«Мне они скажут», — усмехнулся про себя Вадим.

— Папа, смотри, опять Волга! — крикнул мальчик.

— Это не Волга, это речка Самара, — сказал Вадим. — Ну, еще раз: счастливо вам доехать!

Лица Фатьмы и Усмана расплылись, глаза стали щелками. Сейчас Вадиму даже жаль было расставаться с добродушными и бесхитростными попутчиками. С ними было легко, в поезде он отдыхал. До самого моста.

— Береги нервишки, мамаша, — кинул он на прощанье проводнице. — Пригодятся еще… На других куряк…

И сразу вспомнился Курок, и опять защемило под ложечкой. На перрон Сорокин сошел, едва сдерживаясь, чтобы не озираться. Этого ему не хватало! Он старался взять себя в руки, однако ощущение, что его на вокзале ждут, не проходило. Да ведь не могут ждать! Чушь!