Честь рыцаря

Он представил себе, какой неутомимой она была бы в постели, и тут же тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. Нельзя позволять себе отвлекаться, подумал он, но она затрудняла ему эту задачу. Почему его так притягивала эта спокойная, сильная женщина, когда обычно ему нравились женщины слабые, готовые подчиниться? Ему следует злиться на нее, думать только о побеге, а не вожделеть ее.

Справившись со своими эмоциями, он ровным голосом произнес: – Добрый вечер, мистрис.

Она распрямилась, закончив возиться с поклажей, и посмотрела на него:

– Добрый вечер, милорд.

– Ваш господин по-прежнему не хочет навестить меня?

Она ничего не ответила, ее умное лицо осталось бесстрастным.

Он улыбнулся:

– Я начинаю сомневаться, существует ли он вообще.

Она вскинула голову, но больше никак не отреагировала на это заявление. В прошлом он, должно быть, часто обижал женщин – ведь он представления не имел, как вести себя с ними. Но ему, конечно, не приходилось встречать леди, готовых опуститься до похищения.

– Вы сегодня хорошо потрудились, милорд.

– Мне нужно чем-то занять себя, дни тянутся так долго.

– Многие находят опору в Боге. Он лишь развел руками.

– Я не из них. Я сам отвечаю за свои поступки – и за свое спасение. Бог освободит меня? Сомневаюсь.

Она наблюдала за ним с явным удивлением.

– В ваших словах много горечи, милорд.

– Что неудивительно, если учесть, что все детство и юность я провел, готовясь против своей воли стать священником.

Она замерла, рука ее застыла на салфетке, которую она собиралась снять c подноса.

– Разве ваш господин не рассказывал вам этого? – продолжил он. – Все, кто знает меня, наслышаны и о моем прошлом.

– Живя здесь, в глуши Йоркшира, я ничего о вас не знала, милорд. И все же скажу: не Бог виноват в том, что вас заставляли стать священником, а люди. Не на них ли должен быть направлен ваш гнев?

Она сняла с подноса салфетку и сделала вид, что поднимается, чтобы уйти. Он не хотел, чтобы она уходила.

– Трудно гневаться на мертвого, – сказал он. – Я унаследовал титул виконта от моего брата, который умер при загадочных обстоятельствах.

Она опустила голову.

– Вы перенесли трагедию, милорд.

– Однако же я избежал участи, которой не желал, так что в каком-то смысле это не было трагедией для меня.

Он сел, как всегда делал, приступая к еде, так, что поднос оказался между ними. Она снова пристально наблюдала за ним; глаза ее были цвета окружающего их камня и такими же непроницаемыми. Стояла тишина. Девушка излучала спокойствие, и это внушало уважение. «Вера ли помогает ей? Или выработанное умение принимать то, что должно принять?» – гадал он.

– Так вы… сожалеете о смерти брата? – с сомнением спросила она.

На ее лице было написано любопытство, и он знал, что ему следует удовлетворить его в надежде обнаружить ее слабое место.

– Вы считаете меня бессердечным ублюдком, который обрадовался его смерти? – Он взял каравай хлеба, разломил его пополам и бросил ей половину. Она поймала хлеб, выказав превосходную реакцию. – Я могу искренне сказать, что оплакивал его – или того, каким я его считал. В конце концов, он не был хорошим человеком, и убить его могли многие. – Он не сказал ей, что испытывает заслуживающее порицания облегчение.

Ему показалось, что она напряглась.

– Ну, это было убийство, негодяя так и не нашли.

Вынужденная ложь. Но ей казалось, что даже после стольких лет ему хотелось защитить бедную неизвестную женщину.

Она медленно намазывала масло на хлеб.

– Должно быть, это трудно переносить.

– Я привык. Какая-то часть меня еще жаждет узнать правду, но другая часть смирилась с тем, что я никогда ее не узнаю. Но я не отказался от поисков. – Именно это он всегда говорил всем, кто спрашивал.

Она кивнула, не поднимая глаз от еды, словно была не в силах встретиться с ним взглядом. Видимо, она не привыкла к тому, что мужчины так откровенно говорят с ней, решил он, особенно если она действительно служанка, за которую себя выдает. Ему не нравилось обсуждать свое прошлое с незнакомой женщиной, но если это может помочь ему склонить ее на свою сторону, он признается в своих грехах.

Диана чувствовала себя загнанной в ловушку, зная, что ей следует выслушивать все, что он пожелает сказать. Ее удивляло, что она испытывала чувство вины за то, что должна будет изложить все им сказанное в своем донесении в Лигу. Но чувства придется оставить в стороне во имя справедливости. Если Баннастер заслужит доверие Лиги, эта влиятельная организация, может быть, перестанет ощущать свою вину за то, что сделала его главным подозреваемым в смерти брата. Диане надо найти способ заставить его больше рассказать о себе.

Она отщипнула от куска вареной говядины и стала есть, отметив, что только тогда он взял остальное. Прожевав, она спросила:

– Даже если вы не хотели стать священником, наверное, было трудно оставить все в прошлом и начать другую жизнь?

Он рассматривал ее сузившимися глазами, его челюсть медленно двигалась. Она чувствовала себя неуверенно, понимая, что перед ней умный человек. Ее вопросы явно не походили на те, что могла бы задать простая служанка.