Честь Шарпа

Что удивило Трампер-Джонса больше всего, так это то, что майор Ричард Шарп не носил знаков своего чина: ни пояса, ни эполет; в сущности ничто, кроме длинного побитого палаша на боку, не указывало, что он офицер. Я смотрю, думал Трампер-Джонс, на того самого человека, который взял первого французского орла, захваченного британцами, который штурмовал брешь в Бадахосе, и атаковал в конном строю с немцами в Гарсия Эрмандес. Глядя на его уверенные повадки, трудно представить, что он начал свою карьеру рядовым. От этого еще тяжелее было думать, что он сдаст своих находящихся в меньшинстве солдат без боя.

— На что вы уставились, лейтенант?

— Ничего, сэр. — Трампер-Джонс думал, что Шарп наблюдает южные холмы.

Так и было, но Шарп почувствовал на себе пристальный взгляд лейтенанта и разозлился. Он очень не хотел, чтобы на него указывали пальцем, наблюдали за ним. Он чувствовал себя хорошо в эти дни только с друзьями. Он также понимал, что показался излишне резким молодому кавалеристу. Он посмотрел на него:

— Мы насчитали три пушки. Вы согласны?

— Да, сэр.

— Четырехфунтовые?

— Думаю, да, сэр.

Шарп хмыкнул. Он смотрел на гребень. Он надеялся, что эти два вопроса заставят его казаться более дружелюбным, хотя по правде говоря, Шарп не чувствовал себя дружелюбным с любым незнакомцем в эти дни. Он был в угнетенном состоянии с Рождества, переходя от ощущения вины к дикому отчаянию, потому что его жена умерла в снегах у Ворот Бога. Ему непрошено представилось пятно крови у нее на горле. Он покачал головой, пытаясь отогнать видение. Он чувствовал себя виновным в том, что она умерла, он чувствовал себя виновным еще и потому, что был неверен ей, он чувствовал себя виновным в том, что за ее любовь было так ужасно заплачено, он чувствовал себя виновным в том, что из-за него его дочь осталась без матери.

Он стал бедным из-за этого чувства вины. Его дочь, которой не было еще двух лет, росла у своих дяди и тети, и Шарп собрал все свои сбережения, которые он украл прежде всего у испанского правительства, и отдал их Антонии, его дочери. Он не имел ничего больше — кроме палаша, винтовки, подзорной трубы и той одежды, что была на нем. Он злился на этого молодого штабного офицера с его дорогой лошадью, позолоченным окладом ножен и новыми кожаными сапогами.

В шеренгах за его спиной раздался ропот. Солдаты увидели маленькие фигурки, которые внезапно появились на южном гребне. Шарп развернулся:

— Ба-таль-он! — Стало тихо. — Ба-таль-он! Смир-… на!

Ботинки солдат топнули по мокрым камням. Они были выстроены в две шеренги, протянувшиеся поперек устья небольшой долины, через которое шла дорога на север.

Шарп в упор смотрел на них, понимая, как они волнуются. Они были его людьми, его батальоном, и он был уверен в них даже в бою против этого превосходящего численностью противника.

— Сержант Хакфилд!

— Сэр!

— Поднимите знамена!

Солдаты, заметил лейтенант Майкл Трампер-Джонс, усмехались самым неподобающим образом в такой торжественный момент, и тут он увидел почему. «Знамена» не были настоящими знаменами батальона — вместо этого они представляли собой куски ткани, привязанные к двум березовым жердинам. Под дождем они беспомощно обвисли, так что с некоторого расстояния было невозможно понять, что знамена — не более чем два плаща, обшитые желтой отделкой, отодранной с мундиров солдат. Верхние концы двух жердей были обернуты большим количеством желтой ткани, чтобы напоминать, по крайней мере на расстоянии, короны Англии.

Шарп видел удивление штабного офицера.

— Половина батальона не несет знамен, мистер Трампер-Джонс.

— Нет, сэр.

— И французы знают это.

— Да, сэр.

— Так, что они будут думать?

— То, что у вас здесь полный батальон, сэр?

— Точно.

Шарп оглянулся назад на юг, оставив Майкла Трампер-Джонс гадать относительно того, зачем нужен этот обман перед тем как сдаться. Он решил, что лучше не спрашивать. Лицо майора Шарпа не располагало к лишним вопросам.

И неудивительно, потому что майор Ричард Шарп, глядя на южный горный хребет, думал, что эта долина реки — жалкое, неподходящее и глупое место, чтобы умереть. Он задавался вопросом иногда: что если после смерти он снова встретит Терезу, увидит ее тонкое, яркое лицо, которое всегда приветливо улыбалось; лицо, черты которого, по мере того как ее смерть уходила в прошлое, постепенно стиралось в его памяти. У него даже не было ее портрета, а у его дочери, растущей в испанской семье, не было портрета ни матери, ни отца.

Армия, понимал Шарп, однажды уйдет далеко от Испании, и он уйдет вместе с армией, а его дочь останется жить так, словно родители бросили ее в младенчестве. Страдание порождает страдание, думал он, но затем на ум ему приходило утешение, что дядя и тетя Антонии лучшие, более любящие родители, чем он мог бы когда-нибудь стать.

Порыв ветра гнал вдоль долины струи дождя, которые заслоняли вид и барабанили по плитам моста. Шарп посмотрел на конного штабного офицера.

— Что вы видите, лейтенант?

— Шесть всадников, сэр.

— У них нет кавалерии?

— Не скажу, чтобы мы видели, сэр.