Честь, слава, империя

Как он однажды препроводил утро в рассматривании великолепного строения и превосходного расположения Греенвигского гошпиталя, в котором призреваемы были инвалидные матросы, и обедал при дворе с королем Виллиамом[184]; в то же время спросил его король, как ему нравится Греенвигский гошпиталь? «Чрезвычайно, – ответствовал царь, – да при том столько он мне нравится, что я бы советовал вашему величеству занять его вашим дворцом, а дворец ваш опорожнить живущим там матросам».

Известно сие от английского резидента Рондо в Петербурге.

Петра Великого гнев за напрасно пролитую кровь

Как Петр Великий в 1704 году, по долговременной осаде, взял наконец приступом город Нарву, то разъяренные российские воины не прежде могли быть удержаны от грабежа, пока сам монарх с обнаженною в руке саблею к ним не ворвался, некоторых порубил и, отвлекши от сей ярости, в прежний привел порядок. Потом пошел он в замок, где пред него был приведен пленный шведский комендант Горн.

Он в первом гневе дал ему пощечину и сказал ему: «Ты, ты один виною многой напрасно пролитой крови, и давно бы тебе надлежало выставить белое знамя, когда ты ниже вспомогательного войска, ниже другого средства ко спасению города ожидать не мог». Тогда ударил он окровавленною еще своею саблею по столу и в гневе сказал сии слова: «Смотри мою омоченную не в крови шведов, но россиян шпагу, коею укротил я собственных своих воинов от грабежа внутри города, чтоб бедных жителей спасти от той самой смерти, которой в жертву безрассудное твое упорство их предало».

Известно сие от Анны Ивановны Крамер, которая во время осады жила с родителями своими в Нарве; оттуда пленницею взята в Россию и, по многих жизни переменах, была в царском дворе придворною фрейлиною.

Петра Великого удивительная любовь к своему государству и отечеству

Известно свету, что сей великий монарх совершенно преобразил Российское государство, и через восстановление регулярного войска и сильного флота, через введение лучшего воспитания благородного юношества, учреждения многих для своего государства, в рассуждении внешней торговли, доходных заводов, художеств и наук, оное очевидно вознес, соседственным государствам сделался страшным и во всех частях света знаменитым; известно и то, сколько печалей нанес ему сын его, Алексей Петрович, которого он почел неспособным наследовать и совершенно от престола отрешил.

И так он по одной любви к отечеству исключил родного своего сына из наследства, чтоб никогда при его восшествии не рушилось сие сильное и великолепное здание государствен-ного его правления, и просвещенные оного жители не ввергнулись бы паки в прежний мрак неведения.

Еще ужаснейший опыт его таковой его ревностной любви к отечеству, в пользу коего сей отец отечества сам собою хотел пожертвовать, явствует из его в кабинете находящегося своеручного письма к Правительствующему Сенату в Петербург из лагеря при Пруте 1711 года, когда он со своею армиею по несчастному случаю был 100 000 турками окружен и все дороги к привозу съестных припасов были ему пресечены.

В сих опасных и почти отчаянных обстоятельствах, от коих он, по-видимому, никоим образом спасти себя не мог, кроме особенного чуда, пекся он больше об отечестве, нежели о себе самом, невзирая на то что он видел пред собою очевидную опасность либо попасться в турецкий плен, или совсем погибнуть.

Как неустрашимый сей герой усмотрел минуту сей крайней и неизбежимой опасности и почитал себя и войско свое погибшими, сел он спокойно в своей палатке, написал письмо, запечатал оное, позвал одного из вернейших своих офицеров и спросил его, подлинно ли он надеется пройти сквозь турецкое войско, чтоб свезти в Петербург депешу?

Офицер, которому все дороги и лазеи того места были известны, уверял царя, что он совершенно надеется пробраться и чтоб его величество на то положился, что он благополучно достигнет Петербурга. Положась на такое уверение, вручил ему царь своеручное свое письмо с надписью: «Правительствующему Сенату в Санкт-Петербурге», поцеловал его в чело и только сказал: «Ступай теперь с Богом!»

Офицер в десятый день благополучно прибыл в Петербург и вручил письмо в полном собрании Сената. Но сколь ужаснулись собравшиеся сенаторы, как, запершись в одну комнату и по прочтении своеручного царского письма, нашли следующее в оном содержание: «Уведомляю вас через сие, что я со всем моим войском, без нашей вины и ошибки, но токмо через ложнополученное известие вчетверо сильнейшим турецким войском таким образом окружен, и столько дороги к привозу провианта пресечены, что я без особенной Божеской помощи ничего, как совершенное наше истребление или турецкий плен, предусматриваю.