Известно, что Петра Великого единое ненасытимое его желание к познанию того, что для государства выгодно, сопровождало не токмо ко всем заводам, мануфактурам и рукомеслам, которые заслуживали внимание, но он даже не стыдился в деревнях и городах посещать и ободрять низкого состояния людей, которые с желаемым успехом отправляли свое рукомесло. Как он однажды находился в Архангельске при реке Двине и увидел довольное число барок и прочих сему подобных простых судов: на месте стоящих, то спросил он, какие бы то были суда и откуда они?
На сие было донесено царю, что это мужики и простолюдины из Холмогор, везущие в город разный товар для продажи. Сим не был он доволен, но хотел сам с ними разговаривать. И так пошел он к ним и усмотрел, что большая часть помянутых повозок были нагружены горшками и прочею глиняною посудою. Между тем как он старался все пересмотреть и для того ходил по судам, то нечаянно под сим государем переломилась доска, так что он упал в нагруженное горшками судно, и хотя себе никакого не причинил вреда, но горшечнику довольно сделал убытку.
Горшечник, которому сие судно с грузом принадлежало, посмотрев на разбитый свой товар, почесал голову и с простоты сказал царю: «Батюшка, теперь я не много денег с рынка домой привезу». – «Сколько ж думал ты домой привезти?» – спросил царь. «Да ежели б все было благополучно, – продолжал мужик, – то бы алтын с 46 или бы и больше выручил». Потом сей монарх вынул из кармана червонец, подал его мужику и сказал: «Вот тебе те деньги, которые ты выручить надеялся, сколько тебе сие приятно, столько и с моей стороны приятно мне, что ты после не можешь назвать меня причиною твоего несчастия».
Царь Петр Великий, заседая однажды в Сенате, услышал о разных грабительствах, случившихся за несколько дней, в великое пришел негодование и во гневе сказал сии слова: «Клянусь Богом, что я наконец прерву проклятое сие воровство». Потом, взглянув на тогдашнего генерал-прокурора Павла Ивановича Ягужинского, сказал ему: «Павел Иванович! Напиши сейчас от моего имени генеральный указ во все государство, что, ежели кто и столько украдет, чего будет стоить петля, тот без дальних допросов будет повешен».
Генерал-прокурор, который уже взял в руки перо, помешкал еще по выслушании сего строгого повеления и со удивлением говорил царю: «Петр Алексеевич! Помысли о следствиях такого указа». – «Пиши, – подтвердил царь, – как я тебе сказал». Ягужинский, еще не писав, со смехом повторил монарху: «Всемилостивейший государь! Разве вы хотите остаться императором без подданных. Мы все воруем, только с тем различием, что один более другого». Царь, слушавший сии слова в задумчивости, начал шуточному сему замыслу смеяться и без дальнего повеления оное оставил.
Между Нарвою и Ревелем, около 100 верст от последнего города, стоит на большой дороге изрядная каменная церковь, именуемая Гальяль. В оной находится с древних шведских времен, между прочими гробницами прежних владетелей тамошних поместий, так же одна, в которой 1632 года похоронены две девицы фон Гроот, которые и доныне нетленными пребывают.
Проезжая сие место 1752 года июля месяца, велел я поднять камень и нашел сии два тела в вышеописанном состоянии: нагими, иссохшими, желтоватыми и без малейшего духа. Кожа по всему телу казалась подобною искусством выделанной и натянутой свиной коже, и, будучи пальцем, или палкою в живот вогнута, распрямлялась с сильною упругостию; внутренности же иссохшими быть долженствуют, ибо я, осязая их, ни малейшего знаку оных не нашел.
Пономарь, отваливший мне сей гробницы камень, рассказал при сем случае, что Петр Великий во время шведской войны, приступая к Ревелю и расположась своим станом, стоял несколько недель близ сего места. Он, услыша о сих нетленных телах, не хотел тому поверить, а чтоб исследовать самому истину сей вещи, повелел царь принести сии тела в свой стан, прилежно их рассмотрел и изъяснил находившимся при нем генералам естественные причины сего неповреждения; спустя несколько дней приказал он их обратно отнести в их гробницу и нимало тому не удивляться.
Сей великий монарх, являвший всегда истинное почтение и любовь к Карлу XII, во время Ништадтского мира (1721) иногда говаривал: «Я предлагал с моей стороны любезному моему брату Карлу два мира: первый был мир необходимый, а другой был великодушный мир, которые он мне оба отказал. Теперь же в третий раз должен со мною заключить принужденный или постыдный мир».