Честь снайпера

Мила, в Карпатах, имеющая приказ уничтожить фашистского чиновника, который росчерком пера и словом, сказанным стенографисткам, убил тысячи, десятки тысяч человек. Что случилось? Свэггер попытался представить, но тщетно. Лучший его дар был совершенно бесполезен в поезде, когда он не видел место действия, которое ему нужно было понять. Этот дар был сродни умению читать правду по руке. Если он увидит приливы и отливы движений на местности, он сможет понять, что к чему. Определит, где должен был занять позицию снайпер, чтобы сделать выстрел, а этот вывод будет зависеть от слияния различных факторов: во-первых, чистая линия прицеливания; во-вторых, прикрытие или, если возможно, настоящее укрытие (если дело дошло до этого, Миле требовалось очень тщательно делать свой выбор); в-третьих, игра ветра, потому что даже на пятистах метрах ветер мог испортить все, поэтому Миле лучше всего было бы стрелять ранним утром, когда воздух, как правило, неподвижен, да и жара и влажность, если принимать их в расчет, в это время будут оказывать минимальное влияние; и, наконец, пути отхода. Но Свэггер не мог даже приступить к оценке, поскольку не видел места и не имел точек, от которых отталкиваться.

Мысли застопорились. На соседней полке мирно дремала Рейли. На чем он остановился? Ах да, путь отступления. Если у Милы он был. Свэггер вдруг подумал, что на той войне, учитывая потери, учитывая огромные жертвы, учитывая то, сколько раз командиры посылали волну за волной молодых ребят на пулеметы и орудия, возможно, всеобщее пренебрежение человеческой жизнью заразило и Милу, и в таком случае она просто не стала заботиться о пути отхода. Быть может, она сделала выстрел, обнаружила, что промахнулась, увидела бегущих к ней эсэсовцев, достала «Токарев» и пустила себе пулю в голову. Поскольку ее прикрывали партизаны – или немцы решили, что ее прикрывали партизаны, они сожгли целую деревню вместе со всеми ее жителями. Они действовали именно так.

Но почему в таком случае Милы Петровой нет в русских архивах? Почему она исчезла? Можно было ожидать, что ее, как личность известную, представили бы мученицей, принесшей свою жизнь в жертву Родине. Тут оказалось бы кстати и то, что Мила была красавицей. Именно так работает пропаганда: смерть одной красивой девушки могла оказать большее эмоциональное воздействие, чем гибель в один день четырех тысяч русских танкистов под деревней с названием – вот еще одно место, о котором никто никогда не слышал – Prokhorovka.

Однако советское начальство отказалось от такой возможности.

Почему?

Рейли повернулась, потянулась, зевнула, проснулась. Протерла глаза.

– Долго еще до Оушен-Сити?

– Очень долго. Как вздремнула? Надеюсь, снилось что– нибудь приятное?

– Я никогда не вижу снов, – ответила Рейли.

«Дин!» Или, быть может, «бом!» А может быть, «бин?» Этот звук издал телефон, который Рейли достала из кармана.

– Пришло сообщение по электронной почте.

Боб терпеливо ждал.

– Так, так, – продолжала Рейли. – Это уже что-то. Письмо от Уилла.

От Уилла? Ах да, от Уилла, бесконечно терпеливого и покладистого мужа Рейли, собрата-корреспондента «Вашингтон пост», человека, о котором она постоянно говорила, почитая его как одного из тех настоящих журналистов, которых больше интересует шанс оказаться на месте и рассказать правду, чем побывать на пресс-конференции. Свэггер еще не имел счастья с ним познакомиться.

– Уилл в Германии, – сказала Рейли. – Я попросила его просмотреть архивы 12-й танковой дивизии СС за то время. Оказывается, и почему-то это нисколько не удивляет, немцы очень пунктуально вели журналы боевых действий. Похоже, Уилл что-то раскопал.

Она протянула Свэггеру свой планшет.